В одном лице

Я занимался немецким уже четвертый год, хотя для окончания академии это было не обязательно, и все еще помогал Киттреджу с третьим курсом немецкого, который он волей-неволей вынужден был проходить заново. Теперь, когда мы уже не занимались вместе, мне стало полегче. По сути, я всего лишь экономил Киттреджу немного времени. Сложным в третьем курсе немецкого было то, что там начинались Гёте и Рильке; их продолжали изучать и на четвертом курсе. Если Киттредж спотыкался на какой-нибудь фразе, я ускорял процесс, подсказывая ему примерный перевод. То, что порой одни и те же фразы из Гёте и Рильке раз за разом ставили Киттреджа в тупик, приводило его в ярость, но, честно говоря, общение посредством записок и коротких замечаний давалось мне куда легче, чем наши былые разговоры. Я старался не задерживаться рядом с Киттреджем ни минутой больше необходимого.

По той же причине я отказался играть в осенней постановке Шекспира — и Ричард мне это неоднократно припоминал. Он дал Киттреджу роль Эдгара в «Короле Лире», а вдобавок опрометчиво выбрал меня на роль шута. Когда я сообщил миссис Хедли, что вообще не хочу играть в пьесе, поскольку Киттреджу дали «героя» — а вдобавок Эдгар появляется еще и под видом Бедного Тома, так что Киттредж, по сути, заполучил двойную роль, — Марта Хедли уточнила, внимательно ли я просмотрел свои реплики. Не кажется ли мне, особенно с учетом растущего списка моих речевых ошибок, что в репликах шута могут встретиться потенциально проблемные слова? Не намекала ли миссис Хедли, что я могу отказаться играть, сославшись на проблемы с произношением?

— К чему это вы ведете? — спросил я. — Думаете, я не справлюсь со словом «ростовщик» или «сводня», или начну заикаться на слове «гульфик» из-за этого самого, что прячут под гульфиком, раз я не могу выговорить это самое?

— Билли, не обязательно так на меня набрасываться, — сказала Марта Хедли.

— А может, по-вашему, я споткнусь на «хитрой девке»? — спросил я. — Или на «колпаке» — в единственном или множественном числе?

— Успокойся, Билли, — попросила миссис Хедли. — Мы оба переживаем из-за Киттреджа.

— У Киттреджа уже была последняя реплика в «Двенадцатой ночи»! — заорал я. — А теперь Ричард снова дает ему последнюю реплику! Значит, это Киттредж скажет: «Чем гнет худых времен невыносимей, / Тем строже долг — не гнуться перед ними»[6].

«Отцам пришлось трудней, чем молодым», — продолжает Эдгар-Киттредж.

Если вспомнить сюжет «Короля Лира» — и то, что случилось с Лиром, не говоря уже об ослеплении Глостера (его играл сам Ричард), — это, безусловно, верно. Но вот что касается последней строчки: «В сравненье с ними наше горе — дым», — сомневаюсь, что это такая уж универсальная истина.

Я что же, осмеливаюсь спорить с изречением, которым завершается великая пьеса, просто потому, что не провожу различия между Эдгаром и Киттреджем? Но может ли хоть кто-то (пусть даже Шекспир) знать заранее, насколько тяжело придется грядущим поколениям?

— Билли, Ричард поступает так, как лучше для пьесы, — сказала Марта Хедли. — Это вовсе не награда Киттреджу за соблазнение Элейн.

Однако мне все представлялось именно в таком свете. Зачем было отдавать Киттреджу такого выигрышного персонажа, как Эдгар, который потом прикидывается Бедным Томом? Зачем Ричард вообще решил занять Киттреджа в «Короле Лире» после всего случившегося в «Двенадцатой ночи»? Нет, я не собирался играть в этой пьесе — ни шута, ни кого бы то ни было еще.

— Просто скажи Ричарду, что тебе неприятно общество Киттреджа, — сказала Марта Хедли. — Ричард поймет.

Я не стал ей говорить, что и общество Ричарда мне тоже неприятно. И ч следить за маминым выражением лица в этой постановке? Дедушка Гарри играл Гонерилью, старшую из дочерей Лира; Гонерилья такая ужасная дочь, что отвращение при взгляде на нее естественно. (Мюриэл была Реганой, средней дочерью; я предполагал, что и на свою сестру мама будет смотреть безо всякой симпатии.)

Дело было не только в Киттредже. У меня не было ни малейшего желания созерцать Боба в главной роли, до которой он явно недотягивал: именно добряк Боб — «Мячик для сквоша», как прозвал его Киттредж, — был выбран на короля Лира. Полное отсутствие трагизма в характере дяди Боба было очевидно всем, кроме Ричарда Эббота; вероятно, Ричард считал, что бедняга Боб трагичен сам по себе: в конце концов, он был женат на Мюриэл — чем не трагедия!

Телосложение Боба совершенно не подходило его персонажу — или дело было в голове? Сам Боб был крупный и крепко сбитый, а его голова, маленькая и круглая, как мячик для сквоша, терялась между громадными плечами. Дядя Боб был слишком добродушный и слишком здоровенный для Лира.

Вскоре после начала пьесы (акт 1, сцена 4) король Лир (дядя Боб) взывает: «Скажите мне, кто я теперь?»

Разве можно забыть, что отвечает королю шут? Но я забыл; я вообще не помнил, что сейчас моя реплика.

— «Скажите мне, кто я теперь», Билл? — повторил Ричард Эббот.

— Твоя реплика, Нимфа, — прошептал Киттредж. — Я подозревал, что у тебя с ней могут возникнуть небольшие трудности.