В одном лице

— Он назвал меня папой, я верно расслышал? — спросил господина Бовари мой отец.

— Да, так он и сказал, — ответил Бовари.

— Adiós, сын! — ответил отец.

— Adiós! — кричал и кричал я вслед своему отцу и любви всей его жизни, пока они не скрылись из виду.

В Центре театральных искусств Уэбстера при академии Фейворит-Ривер помимо основной сцены имелась еще и экспериментальная. Здание Центра было относительно новое, но бестолково построенное — задумка была хороша, но исполнение оставляло желать лучшего.

Времена уже не те: теперь школьники не изучают Шекспира так, как мы. Поставь я любую из пьес Шекспира на основной сцене, мне не удалось бы собрать полный зал, даже на «Ромео и Джульетту», даже с бывшим мальчиком в роли Джульетты! Но, так или иначе, экспериментальная сцена больше подходила для обучения актеров, и зрительный зал там был поменьше. На такой сцене мои актеры чувствовали себя свободнее, однако всем нам досаждали мыши. Может, здание и было сравнительно новое, но — то ли по недосмотру проектировщика, то ли по вине строителей — фундамент был плохо изолирован и служил парадным входом для мышей.

С наступлением холодов в Вермонте мыши наводняют любое плохо построенное здание. Участники нашей экспериментальной постановки «Ромео и Джульетты» прозвали их сценическими мышами. Вероятно, потому, что время от времени мыши забредали и на сцену.

Тот ноябрь выдался холодным. До каникул по случаю Дня благодарения оставалась всего неделя, и на земле уже лежал снег — даже для Вермонта было уже слишком холодно. (Неудивительно, что мыши стали перебираться в дома.)

Я только что убедил Ричарда Эббота переехать ко мне в дом на Ривер-стрит; Ричарду было уже восемьдесят, и вряд ли вермонтская зима в одиночестве пошла бы ему на пользу — теперь, когда Марта переехала в Заведение, он остался один. Я отвел Ричарду свою бывшую спальню и ванную, которую когда-то делил с дедушкой Гарри.

Ричард не жаловался на призраков. Может, он и высказал бы недовольство, повстречайся ему призрак бабушки Виктории или тети Мюриэл — или даже мамин, — но единственным призраком, который являлся Ричарду, был дедушка Гарри. Разумеется, призрак Гарри появлялся в той самой, когда-то нашей общей, ванной комнате — но, слава богу, там уже не было той самой ванны.

— Гарри выглядит каким-то растерянным, как будто не может вспомнить, куда положил зубную щетку, — вот и все, что сказал Ричард о призраке дедушки Гарри.

Ванну, в которой Гарри вышиб себе мозги, давно продали. Вздумай дедушка Гарри повторить свое представление, ему пришлось бы устроить его в хозяйской уборной, которой теперь пользовался я, — в уютной новой ванне (как он уже однажды выступил при Аманде).

Но, как я вам уже сказал, сам я никогда не видел призраков в доме на Ривер-стрит. Лишь однажды утром проснулся и обнаружил аккуратную стопку своей одежды в ногах кровати. Вся одежда была выстирана, снизу лежали джинсы, затем тщательно сложенная рубашка, а сверху нижнее белье и носки. Точно в таком же порядке когда-то складывала мою одежду мама, когда я был маленький. Она делала это каждый вечер, после того как я засыпал. (И перестала, когда я сделался подростком или незадолго до того.) Я совершенно забыл, как она меня когда-то любила. Видимо, ее призрак хотел мне об этом напомнить.

Больше такого не повторялось, но этого случая мне хватило, чтобы вспомнить, как я сам когда-то безоглядно ее любил. Теперь, спустя столько лет после того, как лишился ее привязанности, прожив столько лет в уверенности, что уже ее не люблю, я наконец смог ее оплакать — как всем нам полагается оплакивать родителей, когда они уходят.

Когда я только приехал из Нью-Йорка, в гостиной дома на Ривер-стрит меня ждал дядя Боб, а при нем коробка с книгами. Тетя Мюриэл собиралась передать мне эти «памятники мировой литературы», сбивчиво объяснил Боб; но доставил их не призрак Мюриэл — Боб притащил их сам. Он с запозданием обнаружил, что Мюриэл намеревалась мне их отдать, но автокатастрофа нарушила ее планы. Боб не сразу понял, что книги предназначались мне; в коробке лежала записка, но прошло несколько лет, прежде чем Боб ее прочел.

«Это книги твоих предшественников, Билли, — написала тетя Мюриэл своим характерным твердым почерком. — Ты в этой семье писатель — они должны быть твоими».

— Боюсь, что не знаю, когда именно она собиралась их тебе передать, Билли, — робко сказал Боб.