В одном лице

— Ничего не имею против медведей, я просто люблю пиво, — сказал я. — Я только его и пью.

— А я пью только agua con gas, — сказал сеньор Бовари, снова мимолетно блеснув улыбкой.

— Минеральную воду с пузырьками, да? — спросил я.

— Похоже, мы оба любим пузырьки, — ответил Бовари; мы двинулись дальше по Орталеса. Я не особенно смотрел по сторонам, но заметил тот ночной клуб с португальским названием — «A Noite».

Когда сеньор Бовари повел меня внутрь, я спросил:

— А, так это и есть тот самый клуб?

— К счастью, нет, — ответил маленький человечек. — Мы просто убиваем время. На здешнее шоу я бы тебя не повел, но тут оно начинается очень поздно. Можно спокойно чего-нибудь выпить.

У бара сидели несколько тощих молодых геев.

— Зайди ты сюда один, они бы тут же на тебя насели, — сказал Бовари. Барная стойка была сделана из черного мрамора или, может, полированного гранита. Пока мы ждали, я выпил пива, а сеньор Бовари — свою aqua con gas.

Танцпол и сцена на возвышении были подсвечены синим; из-за сцены слышалось пение Синатры.

— Милое ретро, — пробормотал я.

— И это мягко сказано, — только и ответил Бовари. Он то и дело поглядывал на часы.

Когда мы снова вышли на Орталеса, было почти одиннадцать; я никогда не видел столько людей на улице. Бовари привел меня к клубу, и я сообразил, что уже проходил мимо него как минимум дважды. Этот клуб на Орталеса, между Калье-де-лас-Инфантас и Сан-Маркос, был совсем маленький, но перед ним уже стояла длинная очередь. Вывеску я заметил только сейчас. Клуб назывался «Сеньор Бовари».

— Вот оно что, — сказал я, и Бовари повел меня к служебному входу.

— Мы посмотрим шоу Фрэнни, а уж потом ты с ним встретишься, — объяснил он. — Если нам повезет, он не заметит тебя до конца представления — или хотя бы почти до конца.

Тощие молодые геи, похожие на тех из «A Noite», столпились возле бара, но нам с сеньором Бовари сразу освободили место. На сцене выступала транссексуальная танцовщица — очень убедительная, никакого «ретро» в ней и в помине не было.

— Бесстыдная приманка для гетеросексуалов, — прошептал мне на ухо Бовари. — А, и может быть, для парней вроде тебя — она в твоем вкусе?

— Да, определенно, — сказал я. (И подумал, что лаймово-зеленый свет стробоскопа, освещающий сцену, несколько отдает китчем.)

Это был не совсем стриптиз; разумеется, танцовщица сделала пластику груди и явно очень гордилась результатом, но стринги она снимать не стала. Толпа проводила ее шумными аплодисментами, когда она спустилась со сцены и прошла среди зрителей и мимо барной стойки, все еще в одних стрингах, держа остальную одежду в руках. Бовари что-то сказал ей по-испански, и она улыбнулась.

— Я сказал ей, что ты наш важный гость и что она определенно в твоем вкусе, — озорно шепнул мне Бовари. Я собрался ответить, но он прижал к губам указательный палец и прошептал: — Я буду твоим переводчиком.

Сначала я подумал, что он в шутку предложил мне услуги переводчика на случай, если я вдруг соберусь поближе познакомиться с транссексуальной танцовщицей. Но Бовари имел в виду, что будет переводить слова моего отца. «Фрэнни! Фрэнни! Фрэнни!» — кричали в толпе.

Появление Фрэнни Дина на сцене вызвало восторженные охи и ахи; дело было не только в сверкающем платье с убийственным декольте, но и в том достоинстве, с которым он держался: теперь я понял, почему дедушка Гарри питал слабость к Уильяму Фрэнсису Дину. На нем был парик — угольно-черная грива с серебряными блестками, в цвет платья. Жемчужное ожерелье на небольшой — под стать ему самому — накладной груди не выглядело вульгарным; оно мягко поблескивало в бледно-голубом свете. Голубое сияние превратило весь белый цвет на сцене и в зале в жемчужно-серый — даже белоснежную рубашку сеньора Бовари.

— Я расскажу вам одну короткую историю, — обратился мой отец к толпе на испанском. — Она не займет много времени, — сказал он с улыбкой; его тонкие сухие пальцы перебирали жемчужины ожерелья. — А может, вы ее уже слышали? — спросил он; Бовари шепотом переводил мне.

— Si! — хором закричали зрители.

— Простите, — сказал отец. — Но это единственная история, которую я знаю. Это повесть моей жизни и единственной любви.

Конечно, я уже знал эту историю. Это была та самая история, что он мне рассказал, когда я выздоравливал от скарлатины, — только в ней было больше подробностей, чем я мог запомнить ребенком.

— Представьте, каково это — встретить любовь всей жизни в туалете! — воскликнул Фрэнни Дин. — Мы повстречались в гальюне, затопленном морской водой, на корабле, затопленном блевотиной!

— Vómito! — хором повторила толпа.

Я был поражен тем, сколько зрителей уже слышали этот рассказ; они знали его наизусть. В зале было много пожилых людей, мужчин и женщин; были и молодые — в основном парни.