В одном лице

Покидая Чуэка — и отправляясь в долгую дорогу обратно к отелю Санто-Мауро, — я заглянул в бар медведей на Калле-де-лас-Инфантас. Бар под названием «Хот» был забит под завязку, так что внутри было не протолкнуться. Большинство посетителей были уже немолоды и в целом выглядели так, как и положено медведям, — то есть как непримечательные грузные бородачи, большинство со стаканами пива. Поскольку дело было в Испании, многие еще и курили; я не стал там задерживаться, но атмосфера мне показалась дружелюбной. Обнаженные по пояс бармены были моложе всех присутствующих — и очень даже соответствовали названию бара.

Опрятный маленький человечек, с которым я встретился в ресторане на Пласа-Майор на следующий вечер, никак не вязался в моем воображении с юным солдатом, который, спустив штаны до щиколоток, читал «Госпожу Бовари» и скакал голой задницей по туалетным сиденьям.

Белоснежные волосы сеньора Бовари были ровно подстрижены, как и короткая щетина его аккуратных усов. Он был в выглаженной белой рубашке с короткими рукавами и двумя нагрудными карманами — в одном лежали очки для чтения, из другого торчала батарея шариковых ручек. На брюках цвета хаки была безупречная складка; пожалуй, единственной современной деталью в этом старомодном образе утонченного джентльмена были сандалии. Такие сандалии с глубоким протектором носят туристы, чтобы легче преодолевать быстрые горные потоки.

— Бовари, — сказал он, протягивая руку ладонью вниз — так, что я не понял, чего он ждет: чтобы я пожал ее или поцеловал (я ограничился пожатием).

— Я так рад, что вы со мной связались, — сказал я.

— Не знаю, чего дожидался твой отец, ведь твоя мать, una mujer dificil, «сложная женщина», уже тридцать два года как в могиле. Тридцать два, ведь верно? — спросил маленький человечек.

— Да, — сказал я.

— Скажи мне, что у тебя с анализами на ВИЧ, а я передам твоему отцу, — сказал Бовари. — Его это ужасно беспокоит, но я-то его знаю — сам он ни за что не спросит. Он так и будет переживать, пока ты не уедешь домой. Вечно он все откладывает на потом! — с нежностью воскликнул Бовари, блеснув улыбкой.

Я сказал, что мои анализы по-прежнему отрицательны; ВИЧ у меня не было.

— И никаких тебе лекарственных коктейлей — вот и отлично! — воскликнул сеньор Бовари. — У нас тоже нет вируса, если тебе интересно. Признаюсь, я спал только с твоим отцом, а твой отец — за исключением той катастрофической шалости с твоей матерью — не спал ни с кем, кроме меня. Скукота, правда? — сказал он, снова улыбаясь. — Я читал твои романы, как, разумеется, и твой отец. И если судить по твоим книгам — трудно винить твоего отца в том, что он за тебя волновался! Если хоть половина того, о чем ты пишешь, основана на собственном опыте, ты, похоже, спал со всеми подряд!

— С мужчинами и женщинами, но далеко не со всеми подряд! — сказал я, улыбаясь ему в ответ.

— Я спрашиваю только потому, что сам он не спросит. Серьезно, после встречи с отцом у тебя останется чувство, что некоторые твои интервью были менее поверхностными, чем то, о чем он тебя спросит или расскажет сам, — предупредил сеньор Бовари. — Это не значит, что ему все равно — я не преувеличиваю, когда говорю, что он всегда за тебя переживал, — но такой уж человек твой отец: он убежден, что в личную жизнь вторгаться недопустимо. Твой отец очень, очень закрытый человек. Только об одном он готов рассказывать во всеуслышанье.

— А именно? — спросил я.

— Не буду портить тебе представление. Нам все равно уже пора, — сказал сеньор Бовари, глядя на часы.

— Что еще за представление? — спросил я.

— Послушай, я не исполнитель, я занимаюсь только финансовыми вопросами, — сказал Бовари. — Ты, конечно, писатель, зато твой отец — прирожденный рассказчик, пусть даже история у него всегда одна и та же.

Я последовал за ним, и мы довольно резво прошагали от Пласа-Майор до Пуэрта-дель-Сол. Видимо, Бовари носил эти особенные сандалии потому, что любил ходить пешком; наверняка он успел обойти весь Мадрид. Он был подтянутый и аккуратный; за ужином он почти ничего не ел и пил только минеральную воду.

Было часов девять-десять вечера, но народу на улицах было полно. Поднимаясь по Монтеро, мы миновали стайку проституток — «девушек на работе», как назвал их Бовари.

Я услышал, как одна из них сказала «guapo».

— Она говорит, что ты красивый, — перевел сеньор Бовари.

— Может, она имела в виду вас, — сказал я; на мой взгляд, он был очень красивый.

— Нет, меня-то она знает, — ответил Бовари. Он держался крайне деловито; господин финансовый распорядитель, подумал я про себя.

Потом мы пересекли Гран-Вия и вошли в Чуэка, миновав знаменитое высотное здание, штаб-квартиру компании «Телефоника».

— У нас есть еще немного времени, — сказал сеньор Бовари, снова посмотрев на часы. Похоже, он подумывал заглянуть еще куда-то (но потом передумал). — На этой улице есть бар медведей, — сказал он, остановившись на углу Орталеса и Калье-де-лас-Инфантас.

— Да, «Хот» — я заходил туда вчера выпить пива, — сказал я.

— Медведи в общем-то ничего, если тебе нравятся пузатые, — сказал Бовари.