В одном лице

Я старался не думать о той фразе из «Госпожи Бовари», которую так ненавидел Аткинс. Помните, после того как Эмма отдалась недостойному Родольфу, она почувствовала, как «сердце ее опять забилось и кровь разливается по телу ласковой, млечной волной». Какое отвращение вызывал этот образ у Тома Аткинса!

Да, как бы мне ни было трудно это вообразить — после того как я увидел девяносто с небольшим фунтов Аткинса на смертном одре и его обреченную жену, чья кровь уже не разливалась «млечной волной» в ее зараженном теле, — вероятно, Том и Сью Аткинс тоже, хоть раз или два в жизни, испытали подобные ощущения.

— Только не говори, будто Том Аткинс сообщил тебе, что Киттредж гей — ведь нет же? — спросила Элейн в поезде, как я и ожидал.

— Нет, этого я не говорю — вообще-то Том и кивнул, и помотал головой на слово «гей». Аткинс выразился как-то неясно. Он не сказал точно, кто сейчас Киттредж или кем он был, просто сообщил, что он его «видел» и что Киттредж «прекрасен». И вот еще что, Элейн: Том сказал, что Киттредж вовсе не тот, кем мы его себе представляли, — а больше я ничего не знаю, — сказал я.

— Ладно. Спроси Ларри, не слышал ли он чего-нибудь о Киттредже. А я проверю кое-какие хосписы, если ты возьмешь на себя Святого Винсента, — сказала Элейн.

— Том не говорил, что Киттредж болен.

— Если Том его видел, то вполне вероятно, что Киттредж болен. Кто знает, где бывал Том? Очевидно, там же бывал и Киттредж.

— Ладно, ладно — я спрошу Ларри и поищу в Святом Винсенте, — сказал я. Я немного помолчал, глядя на Нью-Джерси, проплывающий за окном. — Элейн, ты от меня что-то скрываешь, — снова заговорил я. — Почему ты думаешь, что Киттредж мог заболеть? Чего я не знаю о миссис Киттредж?

— Киттредж любил экспериментировать, разве не так? — спросила Элейн. — Вот и все, к чему я веду. Он трахнул бы кого угодно, просто чтобы попробовать, каково это.

Но я прекрасно знал Элейн; я чувствовал, когда она лжет — или просто о чем-то умалчивает, — и понимал, что должен проявить к ней такое же терпение, какое она когда-то (многие годы) проявляла ко мне. Элейн была такой выдумщицей.

— Я не знаю, кто он на самом деле, Билли, — сказала Элейн. (Вот это было похоже на правду.)

— Я тоже не знаю, — сказал я.

Такие дела: Том Аткинс умер, но даже теперь мы с Элейн продолжали думать о Киттредже.

Глава 13. Не по естественным причинам

Я по сей день поражаюсь, какие невероятные надежды возлагал Том Аткинс на нашу давнюю романтическую связь. И в предсмертном отчаянии бедный Том снова принял желаемое за действительное. Он надеялся, что из меня выйдет подходящий приемный отец для Питера — но даже сам мальчик в свои пятнадцать лет понимал, что этому не бывать.

Я поддерживал связь с Чарльзом, семейным медбратом Аткинсов, еще лет пять или шесть, не больше. Именно Чарльз сообщил мне, что Питера зачислили в школу Лоуренсвилль, куда до 1987 года — а Питер окончил ее в восемьдесят восьмом или восемьдесят девятом — принимали только мальчиков. По сравнению со многими средними школами Новой Англии — включая академию Фейворит-Ривер — Лоуренсвилль сильно запоздал со введением совместного обучения.

Господи, как я надеялся, что Питер Аткинс не окажется — как сказал когда-то бедный Том — «таким, как мы».

Питер поступил в Принстонский университет, это всего в пяти милях к северо-востоку от Лоуренсвилля. Когда наша с Элейн попытка совместной жизни потерпела крах, мы оба вернулись из Сан-Франциско в Нью-Йорк. Элейн преподавала в Принстоне в 1987–1988 годах, как раз когда там учился Питер Аткинс. Он объявился на ее курсе писательского мастерства весной восемьдесят восьмого, когда ему было уже двадцать с небольшим. По словам Элейн, Питер вроде бы изучал экономику, но Элейн никогда не интересовала основная специальность слушателей ее курса.

— Писатель из него был так себе, — сказала она мне. — Но и иллюзий на этот счет он не строил.

Все сюжеты Питера строились вокруг самоубийства его младшей сестры Эмили — она покончила с собой, когда ей было семнадцать или восемнадцать.

Я узнал о ее самоубийстве от Чарльза, сразу после того, как это произошло; девочка всегда была «очень тревожной», писал мне Чарльз. Что до жены Тома, Сью, она умерла спустя долгих восемнадцать месяцев после кончины Аткинса; сразу после смерти Тома она нашла Чарльзу замену.

— Можно понять, почему Сью не захотела, чтобы за ней ухаживал гей, — только и сказал по этому поводу Чарльз.

Я спросил Элейн, похож ли, по ее мнению, Питер Аткинс на гея. «Нет, — сказала она. — Определенно нет». И действительно, в конце девяностых, в Нью-Йорке — через пару лет после пика эпидемии СПИДа, — когда я подписывал книги после чтений, ко мне подошел молодой мужчина, румяный и рыжеволосый (и в компании симпатичной девушки). Питеру Аткинсу уже было немного за тридцать, но я его сразу узнал. Он все еще был очень похож на Тома.

— Ради такого случая мы пригласили няню — а мы это делаем редко, — сказала его жена, улыбаясь мне.

— Как поживаешь, Питер? — спросил я.