В двух битвах

К сегодняшнему утру половина деревни оказалась сметенной. Оставшиеся дома были покалечены: продырявлены осколками, у многих вырваны двери, сорваны крыши. Около дома командования, в котором проходил наш ночной обед, и где весь день провел начальник штаба, несколько крупных воронок. Удивительно, как уцелел сам дом! Только новый, добротный сруб из толстенных бревен и спас положение. Я сказал, что с бомбежками не шутят, и много полезнее будет для дела, если майор Кульков покончит со своей беспечностью и будет также в необходимых случаях пользоваться укрытием.

Меня поддержал Муравьев. Разговор закончился тем, что Сухиашвили приказал подготовить другое место для штаба.

— На волю случая мы полагаться не можем! Не исключено, что они пронюхали, где размещается наш штаб. Сегодняшняя продолжительная бомбежка деревни говорит за это.

Указание комбрига начальник штаба молча принял к исполнению. Он посмотрел на меня и улыбнулся. В его взгляде я прочитал: «Прав оказался ты. Молчу». Михаил Михайлович никогда не уходил от ответственности и не перекладывал ее на других, если был виноват сам.

Наш комиссар бригады Муравьев к концу обеда совсем занемог. Уже несколько дней он чувствовал себя плохо, но старался этого не показывать, упорно крепился, не ложился, пытался преодолеть болезнь на ногах. Днем он все время находился в частях, вечером слушал доклады, давал советы, журил за упущения. Только вечером он, как бы стыдясь недуга, сказал:

— Как некстати навалилась хворь. В чем дело, понять не могу. Простудился, что ли?

На мое предложение показаться врачу замахал руками:

— Что ты! Уложит как маленького. Я их брата хорошо знаю!

На этом тогда закончился разговор о его болезни. Сегодня, однако, он не в силах был скрыть свое состояние. Тучный, переутомленный работой и напряженными боями, одолеваемый болезнью, военком слег, жалуясь на сильную головную боль. Термометр показал тридцать девять с половиной градусов. Врач послушал его, расспросил о самочувствии и, подумав немного, объявил:

— Очень похоже на сыпной тиф. Необходимо немедленно эвакуировать.

На рассвете мы расстались с нашим боевым другом — Анатолием Алексеевичем. Прощаясь, он грустно сказал:

— Желаю вам устоять, и не только устоять, а двинуться вперед. Верю, что скоро вернусь.

Муравьева отвезли вначале в медико-санитарный батальон, а через сутки на самолете эвакуировали в глубь страны. Меня вскоре же назначили комиссаром бригады, а начальником политотдела по совместительству стал Батенин.

С вечера разгулялась вьюга. Снег повалил вначале мокрый, затем начал хлестать с крупой. В косах берез, в проводах связи выл, путался ветер, сухо и ломко скрипели осинки. Пьяно раскачивались мохнатые ели. Быстро заносило дороги, тропы, землянки...

В такую непогодь думать о наступлении немцев особенно не приходилось. Плохо одетые, не привыкшие к нашим морозам, зимой они, как обычно, не наступали. Но на этот раз им пришлось расстаться с уютом домов и землянок. Не на шутку всполошенный положением своих войск под Старой Руссой, фюрер погнал их на выручку холмской группировки. Едва утром прекратился снегопад, как появились бомбардировщики, а потом началась и артподготовка. Она продолжалась почти весь день. Фашисты явно пытались расчистить от нашей противотанковой артиллерии большак Локня — Холм.

В 17 часов гитлеровцы пошли в атаку. За полчаса до этого комбриг вернул отведенные подразделения в первую траншею. Этот маневр позволил нам значительно уменьшить потери. Наступали фашисты, как и накануне, цепью, волнами, а с приближением к нам — частыми перебежками. В районе большака гитлеровцы атаковали при поддержке танков. Но и этот день им не принес успеха. Не помогли и танки. Три из них были подожжены первыми выстрелами и сгорели на глазах всех, два были подбиты, остальные повернули обратно. Такая же участь постигла и гитлеровскую пехоту. Пять раз офицеры противника поднимали в атаку своих пехотинцев, и столько же раз они залегали под сокрушительным огнем моряков. Лишь на участке второго батальона им удалось захватить часть первой траншеи, а в стыке между батальонами зацепиться за вторую траншею. Закрепиться, однако, им не удалось. Моряки пошли в контратаку и восстановили положение.

Ночью, после третьего дня наступления фашистов, мне в окопах часто встречались матросы, у которых нервное напряжение достигло предела. Здравый смысл настоятельно требовал смены людей на переднем крае, хотя бы на один день. Но сделать ничего не могли: замены не было. Больше того, ломали голову над другим: как и кем пополнить стрелковые роты. Людей мы не имели. Резерв командира бригады составлял всего неполный взвод автоматчиков и столько же разведчиков.