В двух битвах

Сидя у землянки, позабыв про холод и свист мин, я вспомнил случай с бомбежкой эшелона на станции Бологое. Тогда мы с Мишей вместе выпрыгнули из вагона и под нарастающий свист бомб плюхнулись наземь.

«Ну как, страшно?» — спросил я его, когда самолеты отвалили от эшелона.

«Откровенно сказать, да. Уж очень неприятен этот пронзительный свист! Он словно за душу хватает... Видно — без привычки».

Кутенев относился к тем людям, которые не любят и не могут притворяться. Он был человеком открытой души. Как и все люди, он не лишен был чувства страха. Но в первых же боях Кутенев показал умение владеть собой, когда нужно, решительно его подавлять.

Я вспомнил еще один случай. Комсомолец Тухватулин в ночном бою позже всех поднялся в атаку, отстал от цепи, действовал нерешительно и неумело. На комсомольском собрании Миша сказал ему в глаза, что он наложил позорное пятно на всех комсомольцев роты. И сегодняшней же ночью Тухватулин должен искупить вину. И Миша пошел в атаку рядом с Тухватулиным и успокоился, только убедившись, что Тухватулин сумел преодолеть страх.

...Тихо подошедший ко мне Колдов прервал мои воспоминания. Пошли в подразделения. Мы побывали на левом фланге, беседовали с матросами и командирами второй роты, на обратном пути заглянули на санитарный пункт, откуда шла эвакуация раненых. Там встретили Виктора Куликова. Он тоже уже знал о гибели комсомольского вожака. Вскоре я встретил и матроса, который рассказал о Кутеневе, а позднее увиделся и с секретарем комсомольского бюро. Вот что я узнал.

В начале нашего наступления Кутенев находился на наблюдательном пункте командира батальона. Миша хорошо видел, как два взвода наших людей ворвались в деревню. События развивались быстро. Прошло несколько минут, и радость его сменилась напряженным ожиданием. Хмуро всматривался Миша в поле боя. Обстановка круто изменилась: гитлеровцы явно схитрили. Они пропустили два наших вырвавшихся вперед взвода, а затем отрезали их от остальных подразделений и окружили. Повелительно кричал комбат в телефонную трубку: «Требую без промедления поднять людей! В атаку! Немедленно в атаку!» Миша мучительно ожидал той минуты, когда поднимутся моряки. Прошло еще немного времени, и он увидел, что подразделения поднялись.

С болью в сердце Миша видел, как все чаще и чаще падают моряки. Вскоре наступающие залегли. Стало ясно, что возобновлять атаку до подавления огневых точек на окраине деревни бесполезно. Доложили об этом комбригу.

Прошло некоторое время, и с КП передали приказа «После десятиминутного огневого налета возобновить наступление и взять деревню». Но как начинать наступление без командиров? В ротах остались лишь три командира взвода.

«С вашего разрешения, я приму командование ротой», — тут же обратился Кутенев к комбату.

Комбат и Кутенев, оставив адъютанта старшего на КП, направились в боевые порядки.

Вот наконец и взрытые снарядами огороды, где залегла первая рота. Некоторые бойцы окопались, иные еще окапываются в снегу. Их мало, очень мало, этих коченеющих на снегу бойцов. Тяжело будет поднять их под свинцовым огнем, а еще тяжелее одолеть засевшего в домах врага.

«Я, политрук Кутенев, назначен вашим командиром, — переползая от отделения к отделению, говорил Кутенев. — Через пять минут по команде «вперед!» двинемся по-пластунски. Вплотную приближаться к разрывам своих снарядов. С переносом огня атакуем! Приказ командира бригады—деревню взять!»

Началась артподготовка. Снаряды бригадной артиллерии кромсали траншею врага. Густые клубы черного дыма перемешивали снег с землей. Поле боя густо заволокло дымом. Это было кстати, и Кутенев подал команду: «Вперед!» Сам он молниеносно оказался на ногах и, большими быстрыми шагами преодолевая глубокий снег, повел роту в атаку. Это ободрило моряков. Многие из них начали обгонять Кутенева. Дома Тараканова быстро приближались.

Увлекая за собой бойцов, Кутенев торопился к крайней избе.

Неожиданный толчок вышиб из рук Кутенева автомат. Он с досадой охнул и ухватился за кисть руки. Из нее хлестала кровь. Он попытался на ходу приостановить кровотечение, но тщетно.

«Перевяжи, пожалуйста, побыстрее», — попросил Кутенев подбежавшего санитара.

«Да у вас же не только кисть, а вон и под мышкой дыра, кровь льет», — ужаснулся санитар.

«Ничего, — превозмогая боль, ответил Кутенев. — Тампон давай сюда. Зажму рукой, и все».

Кутенев показал на валявшийся на снегу свой автомат: «Повесь мне его за спину, дай пистолет — и будь здоров, санитар! Я побежал».

Санитар ни на шаг не отставал от Кутенева. Теперь их всего метров пятьдесят отделяло от залегших моряков. Но тут рядом разорвалась мина. Санитар был сбит с ног взрывной волной и потерял сознание. Кутенев понял, что тот контужен, отволок его в укрытие и снова побежал к чернеющим на снегу силуэтам моряков. В порванной, окровавленной шинели, с выпачканным кровью лицом, с перевязанной рукой прибежал он к цепи.

До деревни не осталось и ста пятидесяти метров. А противник уже начал гвоздить минами. Осколки разлетались в разные стороны; те, что покрупнее, глухо ткнулись позади моряков.