В двух битвах

Узнав, что из окружения вышел главстаршина, я срочно выехал в санроту. Ко времени моего приезда Стручков уже пришел в сознание. Он узнал меня, виновато улыбнулся. Вот, мол, как все вышло. Но больше всего чувствовал сейчас себя виноватым за всех я. Ведь мы не прорвались к окруженным, не помогли им.

Стручкову принесли кружку крепкого чая. Он выпил, отдышался и начал рассказывать:

— Наша рота перебежками стала пробираться к гребешку. Помните, наверное. Прикрываясь им, мы и собирались для атаки. Гребня этого рота достигла довольно быстро. Потерь почти не понесли. Человека три выбыло по ранению, не больше. До гитлеровцев теперь осталось всего-то метров двести — до крайних домиков Тараканова. Фашисты, надо полагать, смекнули, в чем дело. Они усилили огонь. Мины стали рваться возле нас. Медлить уже ни к чему: пошли в атаку. В таких случаях, сами знаете, ни огонь, ни глубокий снег не в силах удержать нас. Я даже не заметил, как мы достигли их окопов...

Стручков закашлял. Кашель бил сильно, и так, что все лицо его морщилось и весь он болезненно содрогался. Стиснув зубы, он крепился, ни единого слова не обронил.

— Видно, сильно простыл. Как с легкими-то у него? — спросил я присевшего возле Стручкова врача.

— Да, легкие захватило, — ответил врач. — Перемерз основательно, пальцы ног отморозил... Но удивительно крепкий человек!

— Кашель этот, будь он неладен, привязался ко мне. Прямо-таки душу выворачивает, — заговорил наконец Стручков. — На чем это я остановился?

— Рота ваша достигла вражеских окопов...

— Да, да... — Стручков с оживлением в голосе продолжал: — Короткая рукопашная схватка. Полоснули их как следует. Много фрицев полегло, остальные бросились наутек. Мы, конечным делом, за ними. На их плечах и ворвались в деревню...

И снова его забил кашель. Я вспомнил эту решительную атаку морской пехоты. Мы ее хорошо видели с наблюдательного пункта два дня назад. И действительно, казалось, не было силы остановить их натиск...

— Вот здесь и сплошали, — сказал между тем Стручков — Ошибку допустили. Уж очень плотно бежали. Фашисты перехитрили нас. Почти без выстрела пропустили роту. Верно, стрелять мм было не с руки: впереди-то бежали их солдаты... Но стоило нам оказаться на середине деревни, со всех сторон стрельба поднялась. Откуда только не стреляли! Из окон, чердаков, подвалов, из-за углов открыли огонь и сразу многих вывели из строя. Убили и нашего командира. Славный человек был... Ротой командовать стал я. Осмотрелся. Дрянь дело. Дальше двигаться — пользы нет, всех перебьют. Остается единственное — приземлиться. Приказал атаковать первые попавшиеся два дома и занять круговую оборону. Так и было сделано. В окна сразу полетело несколько гранат. Немцев, засевших в одном доме, моментально «успокоили». В доме, где я оказался, заминка случилась: немцы залезли в подпол и захлопнули его. Из автоматов стали прошивать пол. Трех матросов ранили. Два фронта создалось. Я разделил ребят. Большая часть с чердака и из угловой комнаты отбивали фашистов с улицы, четыре матроса занимались подвалом. И прочно засели там, ироды! С час, наверное, хлопцы провозились. И все-таки где-то у русской печки гранату им подсунули... Теперь стало легче. Домишко-то прочный оказался. С фундаментом. А когда амбразуры еще на двух его сторонах смастерили, дом сделался настоящим дзотом. Построили круговую оборону, закрепились. Первые атаки отбили без труда.

Стручков, передыхая, помолчал и продолжал:

— Но немцы продолжали наседать. Здоровых людей среди нас осталось человек двадцать. Патроны с гранатами быстро таяли. Но больше всего огорчал нас бой за деревней... А как мы к нему прислушивались! Заработала наша артиллерия — у нас подъем. Думаем: «Не много вам осталось быть хозяевами положения». Когда послышалось «ура», каждый дал очередь по фашистам. Многие говорили мне: «Товарищ главстаршина, ударим с тыла по ним. Поддержать надо своих!» Тогда, понимаете сзади, рано было так поступать: сразу бы оказались под перекрестным огнем. Проходит какое-то время, и шум на фронте утихает. Стреляли все реже. Мы поняли: атака захлебнулась. Проходит минут пятнадцать. Опять наша артиллерия бьет. Опять хлопцы радуются: «Ударим, товарищ главстаршина!» Без команды стрелять запрещаю. Снова призываю к выдержке: «Подождать, подождать надо!» А сам соображаю: в деревню ворвутся наши, сразу же ударим. Но, слышим, снова захлебнулась наша атака. Наши прикладывают все силы, а пробиться не могут. Фашисты прочно укрепились. Так много раз повторялось, и все безрезультатно. Я понимал, нам до ночи, во всяком случае, помощи ждать неоткуда. Фашисты, видимо, приободрились и стали постепенно сжимать кольцо. Подвезли станковые пулеметы и начали скапливаться в соседних домах.

Стручков умолк, облизал губы, глубоко вздохнул, задумался. Полежал так с минуту, потом повел глазами на кружку. Помогли ему напиться. И только после этого он опять заговорил: