В двух битвах

Вернулись мы с Куликовым на командный пункт бригады далеко за полночь. Приготовления к наступлению завершились. Бригадные разведчики взяли трех «языков». Их привел младший политрук Гус. Начальник штаба допрашивал всех троих вместе. Два гитлеровца смотрели на него довольно дерзко, третий, постарше, с желтым, болезненным лицом, ко всему был безразличен. На всех троих была авиадесантная форма. Они показали, что прошлой ночью их из глубокого тыла на самолетах перебросили сюда. Утром к противнику прибыло пополнение. Всем зачитан строжайший приказ — приостановить продвижение советских войск во что бы то ни стало. Нового они ничего не сказали и почти ничего не знали, что делается у фашистов в районе Тараканово.

Нас беспокоило то, что отставала артиллерия. Обильный снегопад сделал совершенно непроезжими последние двенадцать — пятнадцать километров дороги. Казалось, все, что можно, было сделано. Артиллеристы и местные жители выбивались из сил, и, несмотря на это, подход артиллерийского и минометного дивизионов ожидался только к вечеру следующего дня. Штаб армии предписал провести артиллерийскую подготовку соседней бригаде. Но полностью заменить нашу артиллерию она, конечно, не смогла бы.

Когда увели пленных, из частей стали подходить работники политотдела. Вернулся и Кутенев. Неутомимый и жизнерадостный, он был любимцем бригады. Первую боевую закалку Кутенев получил, сражаясь рядовым лыжником-добровольцем еще во время финской кампании. Когда она закончилась, Миша вернулся в Ленинградский педагогический институт продолжать учебу. Год пролетел незаметно. Война застала его на последнем курсе. На пятый день войны он был направлен на военно-политические курсы в Москву.

Кутенев сидел в комнате политотдела у маленького раскладного столика. Открытое, привлекательное лицо Миши было серьезно.

Я подсел к нему.

— Ну рассказывайте, где еще побывали, что увидели нового.

И Кутенев быстро доложил. Он встретился с секретарем комсомольской организации батальона, поговорил почти со всеми членами бюро. В траншее побеседовал с матросами. Комсомольцы, вернувшись с ротных комсомольских собраний, рассказали своим товарищам о предстоящем наступлении.

— Да, чуть не забыл, — улыбнулся Миша. — Перед моим уходом из батальона привели двух фашистских разведчиков. Они имели задачу захватить матроса или командира и от них узнать, когда мы начнем наступать, что у нас за силы.

— Вот чего захотели. Командира!

Кутенев хотел еще что-то мне рассказать, но времени оставалось мало, и я отпустил его, пожелав хорошо отдохнуть.

Иконина мы послушали вместе с Муравьевым. О выполненном задании он, как всегда, доложил четко. Хотели его снова направить на расчистку дороги, но он попросил оставить его в стрелковом батальоне.

— Там я едва ли чем выправлю положение, мало времени, а в наступлении, уверен, буду полезен. Да и люди обо мне могут подумать по-разному: «За решительность атаки агитировал, а к бою дело подошло, даже не показался». Никто же не будет знать, что я получил новое задание, а если бы и узнали, было бы не слаще: в тыл ведь поехал!

Мы согласились с его доводами. С военкомом обсудили наметку мероприятий на день наступления и после этого в углу избы, на полу, укрывшись полушубками, крепко уснули.

Разбудили меня оглушительные взрывы. Дом дрожал, как при землетрясении. По ушам, словно хлыстом, резанул свист приближающейся бомбы. Взрыв с новой силой затряс кряжистый, видно, перед самой войной построенный дом. Под ноги с треском рухнули оконные переплеты, зазвенели по полу осколки стекла. Взрывная волна с силой, словно пылинку, вырвала рамы. После крепкого сна я не сразу разобрался, в чем дело. Резкий свет аккумуляторной лампочки ослеплял глаза. Осмотрелся.

Муравьев, опершись на локоть, полулежал на полу и, надрываясь, что есть силы кричал в телефонный аппарат. Лицо его, и без того обычно розовое, сейчас было ярко-красным. Вот он с силой подул в трубку, снова громко заговорил и, видно ничего не услышав, бросил трубку и посмотрел в мою сторону.

— Проснулся! Хорошо, хоть фашист тебя разбудил. — Сердито крикнул телефонисту:— Связь! Живо у меня!

Солдат бросился исполнять приказ, но в ту же секунду шарахнулся от двери назад и растянулся на полу. Михаил Михайлович и Муравьев под свист новых бомб привалились ко мне.

Бомба разорвалась где-то у самого крыльца, и дом качнуло так, что он затрещал и сильно накренился.

— А может, в подвал?— спросил дивизионный комиссар.

— Не полезем! Уж раз от этой дуры изба устояла, другая сюда не попадет, — сказал Кульков. — За это ручаюсь.

— Неспроста, видать. Пронюхали, — отозвался Муравьев,

— Ничего нет мудреного. Тут и дурак пронюхает. Целое соединение подошло.

Отбомбившись, самолеты прострочили из пулеметов и один за одним ушли. Я поднялся, спросил у Муравьева и Кулькова об обстановке. Нового ничего не было. Пошел в соседнюю комнату. Политотдельцы все были в сборе. Задание они получили еще вечером. Сейчас лишь дал им короткое напутствие, и они направились в батальоны. Следом за ними оставили покалеченный дом и мы с Куликовым.