В двух битвах

Шли они быстро, прямиком к фронту. Не прошло и трех-четырех минут, как остановившаяся машина тронулась и быстро покатила в тыл.

— Помогать некому... Заспешили докладывать, и прямо в штаб дивизии. Прибавим шагу и мы, — сказал Гус.

...Только перед рассветом они оказались на нейтральной полосе. Преодолели, казалось, невозможное. Под непрерывным автоматно-пулеметным огнем врага вконец измученная Тоня, уставший фашист и четырежды раненный, потерявший много крови Гус ползли к своим. Ротный был на грани потери сознания. Он в окровавленной гимнастерке, с помощью своего нежного друга, прямо на руки солдата, сполз в советскую траншею. К ним подбежали еще два солдата и офицер.

Тоня долго сидела молча, тяжело дыша, с закрытыми глазами, прижавшись спиной к холодной стенке траншеи, потная, грязная, залитая гусовской кровью. Но вот она открыла глаза, подняла голову и тихо, прерывистым голосом попросила позвать санитаров с носилками. Силы покидали ее. Она взглянула на лежавшего без движения Гуса и заплакала.

Часть третья

1. Перед прорывом

Штаб дивизии расположился на левом берегу, метрах в семистах от станицы Клетской, в легких, наскоро построенных землянках. Густой когда-то кустарник с часто разбросанными большими деревьями теперь представлял собой жалкие остатки. Кругом все было иссечено снарядами и изрыто воронками. Валялись искромсанные деревья, вывороченные корни, большие комья черной земли...

Все минувшие дни начподив Николаев находился в полках и вот только теперь появился в расположении штаба. Сколько тут ждало его работы! То неполадки в тылах, то неустройство в редакции дивизионной газеты... Давно уже заметил Николаев, что дивизионка частенько оказывается у штаба тыла на положении пасынка, что на нее смотрят, как на надоедливый дополнительный привесок. Для редакции с ее походной типографией не выделяется хорошего транспорта, и она нередко тащится даже позади тылов. Во многом был повинен и редактор. Во время беседы он так толком и не мог объяснить, почему редакция умудрилась намного отстать даже от дивизионных тылов... Дело было исправлено, газета пошла в полки вовремя.

После дивизионки ознакомился с делами штаба. Тут все шло вроде бы неплохо. К октябрьскому празднику ожидали приказа на прорыв обороны врага. Все документы были отработаны, партийные собрания проведены...

— А какие сведения о противнике? — поинтересовался Николаев. Маскировочные работы проведены успешно. Никаких признаков беспокойства противник не проявляет. Клетскую несколько раз бомбили фашистские самолеты, но наши зенитчики сознательно молчат. У летчиков складывается впечатление — бомбят пустую станицу.

Годовщину Октября гвардейцы отпраздновали скромно, по-фронтовому. Ждали приказа. Как-то вечером, возвращаясь из части, старший инструктор по информации политрук Виктор Куликов встретил Николаева «новостями».

— Товарищ начальник, могу вам сообщить не совсем приятные изменения: Михаила Михайловича Кулькова сняли, а полкового комиссара Галушко отзывают. Яшка час назад мне сообщил, что приехал уже новый заместитель командира по политической части, в звании полкового комиссара. Товарищ Галушко назначен на другую работу, но куда — не знаю, — докладывал залпом и несколько в возбужденных тонах Виктор Куликов.

Недели три назад, на первом привале во время марша дивизии, к Андрею подошел ветеран соединения командующий артиллерией Иванков. Из первых его слов начподив понял, что артиллерист не в духе. Лицо мрачное, глаза светятся недобрым огоньком и чем-то озабочены. Они перебросились несколькими словами, но разговор не клеился, чувствовалось, что старый полковник подошел к Андрею неспроста и что-то хочет сказать, но мнется и никак не решается.

— Федор Васильевич, мы с вами старые сослуживцы. Хорошо друг друга знаем. Вижу, что-то вы хотите мне сказать и никак не решитесь. Верно?

— Согласен. Неприятную вещь говорить-то всегда нелегко. А сказать должен, поймите меня, коммунист же я.

— Но вот вы и скажите. К тому же есть, дорогой Федор Васильевич, замечательная русская пословица: «Лучше горькая правда, нежели сладкая ложь».

Полковник с минуту стоял молча, сощурив свои проницательные глаза, потом заговорил, гладя небольшие серебристые усы.

— Нехорошо, когда большой начальник не теми делами начинает увлекаться. Пришел к начальнику штаба, а у него женщина. Ну куда это годится, Андрей Сергеевич? А ведь не молод. Седой волос в голову, а бес в ребро. А я зашел к нему по службе. Но как увидел... Иванков махнул рукой. — Больше к нему не пойду. Душа не лежит.

Наступила длительная пауза. Лицо Николаева побагровело. В эти минуты он чувствовал себя в положении школьника, которого старшеклассник уличил в нечестности. И этому было две причины. Сообщение полковника застало его врасплох: он не знал, что женщина постоянно живет у Кулькова, и ему было очень неудобно узнать об этом от полковника.

— Вы молчите, — прервал затянувшуюся паузу полковник. — Выходит, мое заявление огорчило вас?..