В борьбе за трон

– Корона?.. Ах, я понимаю: один из лэрдов домогается короны Марии?

Филли кивнула головой в знак согласия.

– Эрджил?.. Мейтленд?.. Нет, не он? – воскликнул француз, когда девушка дважды отрицательно покачала головой. – Так, значит, Стюарт?

Она кивнула утвердительно.

– Он приходится ей братом и не может требовать ее руки.

Филли дотронулась до головы Боскозеля и пригнула ее книзу.

– Он собирается убить ее?..

Она отрицательно покачала головой.

– Ах, – воскликнул Боскозель, – если я понял правильно, то он хочет господствовать над нею; он лукавит, лицемерит?

Филли с восторгом захлопала в ладоши.

– Ты услыхала что-нибудь, что заставляет тебя трепетать за королеву? У них составлен заговор вырвать у нее власть? Должен ли я предостеречь ее от этих людей?

Филли кивнула утвердительно.

– Боже милостивый, какая жалость, что ты не можешь говорить! Твоя верность испытана. По твоему слову я стану, как лисица, следить за этим Стюартом и буду заклинать Марию не доверяться ему.

Схватив руку Боскозеля, немая прижалась к ней губами.

На другое утро Боскозель велел доложить о себе королеве. Мария приказала служить обедню в капелле замка и собиралась присутствовать сама на богослужении.

Слух о том, что в замке будет совершаться обедня по католическому обряду, облетел город с быстротой молнии, и, когда Боскозель проходил через двор, от него не укрылось грозное волнение в любопытной толпе, желавшей видеть королеву. В банкетном зале собрались лэрды, и в отворенные окна можно было заметить по их возбужденным жестам, что и между ними происходит что-то необычайное.

Мария Стюарт окончила свой туалет. Она еще была бледна после утомительного путешествия, но чарующая томность придавала ее прекрасным чертам неодолимое обаяние. Ее изящное, тонкое лицо было подернуто как бы тихой грустью; легкий румянец выступал на щеках, а веселые от природы глаза, созданные для наслаждений любви, словно старались рассеять мрачную тень печали, как солнечный луч, пробивающийся сквозь дымку облаков и готовый радостно заиграть в их темной раме.

Когда Мария Сейтон доложила своей повелительнице, что Боскозель желает с ней говорить, беглый румянец разлился по лицу Марии Стюарт; но то была краска досады.

– Что ему понадобилось? – с неудовольствием воскликнула она. – Посещение перед обедней непристойно; мы избаловали его. Скажи, что я недовольна им. Он приводит в раздражение лэрдов. Если мы найдем нужным обезглавливать репейник, то это произойдет при помощи нашего преданного брата, а не иноземца.

– Ваше величество, – упрашивала Мария, – он радеет о вашей пользе. Непокорные лэрды приняли вас, как равную себе; тонкий намек на то, что вы носите меч для отпора мятежникам, пришелся очень кстати; я видела, как побледнел Арран. Неужели вы оттолкнете от себя старинного друга в угоду тем, которые не дальше как вчера были вашими врагами?

– Мои друзья не должны мешать мне примириться с этими врагами. Ах, Мария, я чувствую, что здесь мы должны действовать осторожно и просить, вместо того чтобы приказывать. Нам дают понять, что мы сделались чужды нашей стране. Слышишь ли ты шум этого грубого народа? Это – не ликование, это – рев морского прилива. Мы должны усмирить волны, прежде чем взять в руки руль. Боскозель слишком пылок… И какая навязчивость приходить ко мне, когда я еще не успела принять лэрдов! Он хочет показать, что стоит ко мне ближе их, а это им не нравится. Передай ему, что мы пошлем за ним, когда он нам понадобится. Я так хочу! – прибавила королева при виде нерешительности Марии. – Если я склоняюсь под тяжкое ярмо этой короны, то желаю, чтобы и мои друзья подчинялись обстоятельствам и терпели вместе со мною.

Мария Сейтон вышла.

– Он меня любит, – тихонько прошептала королева. – Бедный Боскозель, ты должен покориться! Лучше сегодня же указать ему на ступени трона, чем вечно опасаться бури этой страсти и продолжать жестокую игру до тех пор, пока разочарование сделается для него смертельным. Он любит… и не догадывается, что именно то, что подает ему надежду, заставляет меня содрогаться, когда я смотрю ему в глаза. Из-за его сходства с человеком, которого я любила, как никогда не полюблю другого, вид Боскозеля вызывает у меня вновь все слезы, выплаканные мною о моей утрате, и приводит мне на память умершего. Живой образ кумира моего сердца, ты не подозреваешь, что это жестокое упоение скорбью заставляет меня удерживать при себе, что я посылаю за тобою, когда хочу плакать, что мое сердце при виде тебя вопиет: «Ты – не тот, кого я любила!!»

Мария Сейтон вернулась обратно.

– Ваше величество, – воскликнула она в смертельном страхе, – Боскозель не уходит прочь; он заклинает вас выслушать его и не ходить к обедне. Вам грозит опасность.

– Опасность? – с горькой улыбкой спросила королева. – Не с ума ли он сошел или не натворил ли новой беды? Ненавидят французов, а не меня… Но что это за дикий шум? Неужели таков мне прием от моего верного народа?

Она поспешила к окну.

Яростный крик и лязг оружия донеслись снизу. Толпа теснилась к дверям аббатства и как будто угрожала перебить стражу, когда ей заградили вход.