Уважаемые отдыхающие!

– Ничего не хочет. Сказала, что приедет одна. И будет жить с нами. Со мной и Славиком.

– Ты хоть понимаешь, что сделает Инна?

– Что ты от меня хочешь?

– Позвони Веронике и скажи, чтобы не приезжала. Уволь Инну. Поезжай в город и выбей деньги на ремонт окон. Мне продолжать?

– Не надо.

– Сколько можно? Ты уже седой, тебе не стыдно? Не стыдно так жить?

Галя ушла, пнув ногой вентилятор. Тот загудел и перестал крутиться направо. Доходил до середины, шкворчал и возвращался назад.

Ильич так и сидел за столом. Галя, как всегда, права. Давать лишний повод Инне Львовне для доноса? Если Вероника приедет, Инна Львовна упаковку ручек купит и пачку бумаги по такому счастливому случаю. А уж что напишет – и так понятно. Она-то всю историю знает – и про Славика, и про то, что Ильич селит свою жену, которая не жена, в лучшие номера. Почему он Инну не уволит? Ведь имеет полное право. Боится. Галя права – он трус. Людям нужна диктатура. Они должны боятся. А он не может заставить их бояться. Получается, что у него яиц нет. Славик сжал, как сжимал яйца Серого, и не выпускал. Ильич ведь не один, был бы один, так бы… А со Славиком… не за себя боится, за себя уже отбоялся, за сына. Галя считала, что Ильичу так удобнее думать – что все ради Славика. А ради Славика надо по-другому. Давно надо было.

Она мудрая, Галя, терпеливая, настоящая. Она все понимает. Может, любит его до сих пор, а может, жалеет. Надо ее попросить насчет штор. Зачем шторы? Что сейчас? Надо было тогда… когда еще был шанс. Ведь кто ему Вероника – никто. Тогда что? Почему он не может ей просто сказать – не приезжай! Не может. И Галя знает, что он не может. Как не мог уволить Инну Львовну, хотя имел право. И сейчас имеет. Как не смог и никогда не сможет уволить дядю Петю, числившегося на полставки кем-то вроде садовника.

Инна Львовна только вчера про дядю Петю спрашивала. Аккуратненько так. Мол, а сколько раз в неделю дядя Петя двор убирает? У них ведь теперь экскурсии будут проводиться, двор должен быть чистым.

Галя не выдержала:

– Ин, дядю Петю не трогай, – сказала она с нажимом.

– Я же просто поинтересовалась.

– Если надо будет, мы дядю Петю под этими кипарисами похороним, ты меня поняла? – прошипела Галя.

Дядя Петя в свои восемьдесят пять оставался крепким поджарым стариком. Жил на самом верху поселка, в старых еще домах, куда не всякие местные доходят, а туристы так и на полдороге задыхаться начинают. Квартиры там не сдавались – слишком далеко от моря и слишком высоко подниматься. Но именно на верхней улице сохранился дух поселка. Где не слышно музыки с набережной, где не было посторонних, куда заходили только свои – отдышаться, посидеть в тишине, купить фрукты, мясо по нормальной, а не туристической цене, поговорить с соседями. Если Назира жарила чебуреки, то это были настоящие чебуреки, которыми пахло по всей улице. Если Карим варил плов, то он варил его на улице. А если баба Люба затевала вареники, то их лепили всем двором и варили тоже на улице.

Дядя Петя бодрячком спускался в пансионат короткой, самой крутой дорогой и ею же поднимался. Правда, в последние года два стал придерживаться за поручни на ступеньках. Приходил на работу дядя Петя два раза в неделю, причем, в какие именно дни, сам и определял. Он вытаскивал длинный шланг и начинал поливать кипарисы и двор. В его обязанности входили вынос мусора, уборка двора и скамеек от налетевших листьев и прилипших мошек, а также полив цветов, росших в огромных мраморных кадках. Но дядя Петя до цветов и скамеек не доходил, оставляя это Гале.

Когда Ильич только заступил на должность директора, дядя Петя сам к нему пришел и написал заявление по собственному желанию – сил нет, пенсия и так хорошая, а куда излишки денег девать – непонятно. Семьи нет, дети разъехались. Дядя Петя похоронил уже третью жену и зарекся жениться.

– Ильич, уволь меня, – просил дядя Петя.

– Дядь Петь, я не могу, – отвечал Ильич. – Ты ж как кипарис. Символ этого дома.

И старик работал. Разматывал шланг, заливал кипарисы так, что у Кати-дурочки с потолка шел ливень и она не выходила из дома. Славик любил помогать дяде Пете с поливом и уборкой. Старик выдавал мальчику метлу, шланг, и Славик радовался.

Дядя Петя настойчиво просил Ильича подписать приказ об увольнении. И директор наконец сдался. Они устроили дворнику-садовнику пышные проводы – тетя Валя сварила холодец и наделала фаршированных перцев, которые так любил дядя Петя.

Но даже после увольнения он продолжал приходить в пансионат. Два раза в неделю. Поливал кипарисы из шланга, выдавал Славику метлу.

– Дядь Петь, вы чего тут? – спросил Ильич.

– Работаю, – ответил тот.

То ли забыл, что уволился, то ли многолетняя привычка не отпускала, то ли появился еще один сумасшедший.

Инна Львовна, увидев дядю Петю, дар речи потеряла.

– Вы должны его уволить! – потребовала она.

– Уже уволил. Не волнуйтесь. Вот приказ. Он приходит сюда по собственному желанию. Зарплату не получает. Не может без дела сидеть. Столько лет здесь, изо дня в день.