Уцелевший

— Пойдут на хладнокровное ритуальное убийство? — глаза Рекса выкатились. — Вы же говорили, они боятся полиции как огня!

Де Ришло печально покачал головой.

— Кровавое жертвоприношение — древнейший магический прием. Убийство Озириса и Адониса, увечье Аттиса; невыразимо страшные индейские культы Перу и Мексики... Даже в Ветхом Завете можно прочитать о подобном.

— Но ведь это просто языческое зверство.

— Не совсем. Понимаешь, кровь — это Жизнь. Проливая кровь, людскую или животную, мы высвобождаем огромную энергию. И, совершая преднамеренное кровопролитие в особо подготовленном месте, при соблюдении соответствующих правил, жизненную силу собирают, накапливают, отсылают в желаемом направлении. Примерно так же, как электрический ток — батарея, провода, лампа...

— Неужели осмелятся принести в жертву людей?

— В зависимости от характера зла, которое намерены сотворить. Захотят накликать войну — умилостивят Марса ягненком; пожелают возбудить и распространить безудержную похоть — заколют козла, и так далее, и тому подобное, и в этом роде. Человеческое жертвоприношение, однако, не знает равных по мощи воздействия, а в самих мерзавцах, изволь убедиться, людские качества угасли вполне. Больные мозги, сознание соответствует уровню средневековых ведьм и колдунов.

— А, ч-черт! — брякнул Рекс и тотчас прикусил язык.

Де Ришло уставился на друга испепеляющим взором:

— Если ты не можешь удерживаться от недозволенных восклицаний, возвращайся в машину, пока беды не приключилось.

— Честное слово, удержусь, — виновато пообещал Рекс.

— Пойми, нас могут учуять, коль скоро начнем упоминать неназываемую тварь, пребывая в столь опасной близости от шабаша.

Получив заключительное кощунственное лобзание, чудовищный козел обратился мордой к собравшимся. Передними копытами он стискивал деревянный, примерно четырехфутовый крест. Внезапным, резким движением страшилище швырнуло священный символ на каменья, разбило пополам. Кошачьеглавый жрец, по-видимому, верховодивший среди ряженых, подобрал обломки, бросил отбитое основание в толпу завывших от радости нелюдей. Во мгновение ока те раздробили дерево на мелкие щепки. Жрец перевернул вершину распятия и воткнул в почву перед козлом.

Первая часть шабаша окончилась.

* * *

Толпа во всю прыть ринулась к давно дожидавшимся едоков столам. Только сейчас американец обратил внимание, что ни ножей, ни ложек, ни вилок, ни стаканов там не было. Но остервенелое сборище намеренно спешило довести себя до полного скотства. Снедь буквально сгребали с огромных серебряных блюд, пригоршнями запихивали в жадно разинутые пасти; захлебывались, лакая вино и виски прямо из опрокинутых над задранными физиономиями бутылок; вырывали друг у друга лучшие куски, толкались, царапались. И все это — в жутком, леденящем жилы, противоестественном безмолвии.

Рексу припомнились офорты Гойи, картины Босха. Рексу мучительно захотелось отползти, скатиться вниз, незаметно юркнуть в испано-сюизу, включить наивысшую возможную на проселке скорость и мчаться прочь — без оглядки, без остановки...

Американец только вздохнул и плотнее прижался к траве.

Но герцог неожиданно предложил сдвинуться.

Вперед.

— Подберемся-ка поближе, — шепнул де Ришло. — Сейчас этой сволочи уже не до предосторожностей. Бдительность наверняка поувяла. Авось умудримся и проскользнем. Если Саймон хоть на несколько шагов отдалится от прочей своры — не окликать, не разговаривать, не спорить. Молча отправить в нокаут и волочить за гребень холма.

Друзья по-пластунски приблизились к пирующим и застыли ярдах в двадцати от озерца, по краям которого были расположены столы. Трон чудовища отстоял еще на пятнадцать ярдов. Черные свечи продолжали пылать — необъяснимо стойким, неколеблемым пламенем. Даже в полном безветрии, средь укрытой от малейших воздушных токов лощине это казалось неимоверным.

Саймон остервенело грыз большую мозговую кость, обдирал зубами уцелевшие волокна мяса, дробил хрящи, с чавканьем и присвистом высасывал содержимое толстой, лоснившейся от жира трубки. На глазах у затаившихся друзей выхватил бутылку из рук женщины в полумаске. Женщина вцепилась в горлышко, Саймон дернул, расплескал чуть ли не половину содержимого, и жадно выхлебал остатки.

В непостижимой тишине, пугавшей Рекса пуще всего, сатанисты продолжали жрать. Уже битых полчаса они кусали, дробили челюстями, заглатывали, скалились друг на друга, точно изголодавшиеся псы; разметывали вокруг объедки, оглодки, пустые бутылки.

«Страшный сон, — подумалось Рексу. — Но мы живем в двадцатом веке. Но мы живем в двадцатом веке. Но мы живем в двадцатом веке», — повторял он про себя, словно заведенный, стараясь хранить отстраненное спокойствие и хладнокровие...

Точно по неслышной команде, столы перевернули кверху ножками, опрокидывая наземь посуду, остатки вина и провизии. От внезапного звона и грохота вздрогнул даже герцог.

Совершенно очумевший Саймон шарахнулся в сторону, едва не растянулся, взмахнул руками — и все-таки утратил равновесие. Мешком опрокинулся на траву.

— Давай! — отрывисто выдохнул де Ришло. — Пора!

* * *