Unknown

Что его обеспокоило, так это, скорее, второй абзац: «Я знаю Ричардсона…» В данном случае Вилли очень хорошо понимал, почему дядя Хэл опустил подробности: почту мог прочесть кто угодно, а уж письмо с гербом герцога Пардлоу должно привлекать внимание. Допустим, печать не выглядит так, словно ее вскрывали, но Уильям частенько видел, как его собственный отец при помощи горячего ножа с величайшей сноровкой снимал и возвращал на место печати, так что иллюзий на этот счет у него не было.

Это не помешало ему строить догадки: что именно дядя Хэл знал о капитане Ричардсоне, и почему советовал, чтобы Уильям перестал заниматься сбором информации? Ведь очевидно: папá рассказал дяде Хэлу, что Вилли делал.

Еще пища к размышлению – раз папá рассказал брату, чем Уильям занимался, то дядя Хэл сообщил бы отцу все, что знал о капитане Ричардсоне, если и было там что-то компрометирующее. А если он так и сделал…

Вилли отложил записку дяди Хэла и вскрыл первое письмо отца. Нет, о Ричардсоне – ничего… Во втором? Снова ничего. В третьем – завуалированная ссылка на разведку, но и то – только забота о его безопасности и туманные намеки на его положение.

«Высокий человек всегда заметен среди других. Особенно, если его взгляд прямой, а одежда скромна, но изящна».

Уильям улыбнулся. В Вестминстере, где он ходил в школу, все уроки проходили в одной большой комнате, перегороженной занавесом, который разделял детей на аристократов и простолюдинов. Но мальчики разных возрастов обучались совместно, и Уильям быстро усвоил, когда – и как – привлекать к себе внимание или становиться незаметным, в зависимости от непосредственного окружения.

Ну, хорошо. Что бы там дядя Хэл ни знал о Ричадсоне, отца это не тревожило. «Конечно, – напомнил он себе, – совсем не обязательно это должно быть что-нибудь порочащее». За себя герцог Пардлоу не переживал, но имел склонность чрезвычайно осторожничать в отношении своей семьи. Может быть, он всего лишь считал Ричардсона безрассудным. Если дело только в этом, то папá, скорее всего, доверял здравому смыслу Уильяма, и потому не упомянул об этом.

В мансарде было душно, пот струился по лицу Вилли и проникал под рубашку. Фортнам снова ушел, и край его койки выступал над дорожным сундуком под таким дурацким наклоном, что на полу оставалось ровно столько свободного места, чтобы Уильям мог встать и дойти до двери. И он вырвался на улицу с чувством облегчения. Воздух снаружи был жарким и влажным, но, по крайней мере, двигался. Надев шляпу, Вилли отправился искать, где расквартирован его кузен Адам. «Возмутительно громоздкие» – звучало многообещающе.

Однако, протискиваясь сквозь толпу фермерских жен, направлявшихся на рыночную площадь, он почувствовал в кармане мундира шуршание письма и вспомнил сестру Адама.

«Дотти шлет свою любовь, что занимает гораздо меньше места». Уильям подумал, что дядя Хэл был, конечно, хитроумным, но даже у хитрейших из дьяволов иногда возникает слепая зона.

«ВОЗМУТИТЕЛЬНО ГРОМОЗДКИЕ» ожидания оправдали себя: книга, бутылка превосходного испанского хереса в сопровождении кварты оливок (кварта – тара для сыпучих или жидких продуктов емкостью чуть больше 1 литра, – прим. пер.) и три пары новых шелковых чулок.

– Я утопаю в чулках, – заверил Уильяма его кузен Адам, когда тот попытался поделиться с ним своим подарком. – Думаю, матушка покупает их оптом и затем отправляет с каждым курьером. Еще повезло, что она не додумалась прислать тебе новые кальсоны. Я получаю пару с каждой дипломатической почтой, и как ты можешь представить, это не самая удобная тема для объяснения с сэром Генри… Но я бы не отказался от стаканчика твоего хереса.

Уильям не был до конца уверен, что Адам шутил насчет кальсон. Кузен имел степенный вид, что всегда отлично служило ему в отношениях со старшими офицерами, но Адам также владел семейным трюком Греев – умел говорить самые скандальные вещи с совершенно непроницаемым лицом. Тем не менее, Уильям рассмеялся и позвонил в колокольчик, приказав принести снизу два стакана.

Один из друзей Адама принес три, услужливо оставшись, чтобы помочь расправиться с хересом. Это был очень хороший херес: как черт из табакерки появился еще один приятель и, достав из закромов полбутылки портера, добавил его к празднеству. Бутылки и друзья размножались с характерной для таких встреч неизбежностью, пока все поверхности небольшой, по общему признанию, комнаты Адама не были заняты либо одними, либо другими.

Уильям щедро добавил к хересу оливки, и когда показалось дно бутылки, провозгласил тост за свою тетушку и ее щедрые дары, не забыв упомянуть шелковые чулки.

– Хотя книга, думаю, вряд ли на совести твоей матушки, – с шумным выдохом опуская стакан, обратился он к Адаму.

Адам зашелся в приступе хихиканья – его обычная степенность полностью растворилась в кварте ромового пунша.

– Нет, – сказал он, – И это не папа. Это был мой собственный вклад в дело распространения в колониях культуры, я имею в виду – «кюльтюры».