Unknown

Как всегда, очень надолго расставаясь с Джейми, я чувствовала себя лишенной кожи, словно у меня был сильно поврежден какой-то жизненно важный орган. И одновременно – как будто меня выгнали из собственного дома – как морского моллюска вырвали из раковины и небрежно бросили в бурлящий прибой.

Я думала, что в значительной степени это было связано с грядущей смертью Йена, который настолько являлся частью Лаллиброха (и его постоянное присутствие там все эти годы служило Джейми настоящим утешением), что потерять его – в некотором роде значило потерять сам Лаллиброх. Как ни странно, но слова Дженни, какими бы обидными они не были, меня по-настоящему не задели: я слишком хорошо знала неистовую скорбь и отчаяние, которые человек превращал в ярость, потому что для него это единственный способ выжить. И, по правде говоря, я даже понимала ее чувства, потому что разделяла их: разумно или нет, но я считала, что должна была спасти Йена. Что толку от всех моих знаний и умений, если я не могла помочь, когда помощь была действительно жизненно необходима?

Но ощущение утраты, как и мучительно ноющее чувство вины, усиливалось оттого, что я не могла быть там, когда умрет Йен, и мне пришлось оставить его в последний раз, зная, что я не увижу его снова, что не в состоянии помочь ему, и не могу находиться рядом с Джейми и семьей, когда обрушится удар, или даже просто быть свидетелем его ухода.

Младший Йен тоже чувствовал это – и даже гораздо сильнее. Я часто видела, как он сидит на корме и с мукой в глазах смотрит на кильватерный след корабля (возмущенная полоса воды, остающаяся за кормой идущего корабля – прим. пер.).

– Как думаешь, его уже нет? – спросил он меня вдруг в один из дней, когда я пришла на корму посидеть рядом с ним. – Па?

– Не знаю, – честно сказала я. – Скорее всего, да, судя по тому, в каком состоянии он был… но люди иногда на удивление долго держатся. Когда у него день рождения, ты знаешь?

Йен в недоумении уставился на меня.

– Где-то в мае, рядом с днем рождения дяди Джейми. А что?

Я пожала плечами и плотнее закуталась в шаль от холодного ветра.

– Часто очень больные люди, чей день рождения приближается, как будто ждут, пока он не пройдет, и только потом умирают. Я как-то читала статью об этом. По какой-то причине это чаще случается со знаменитостями или хорошо известными людьми.

Йен рассмеялся, хотя и с горечью.

– Па никогда таким не был, – вздохнул он. – Сейчас я жалею, что не остался с ним. Я знаю, что он сказал мне уезжать, да я и сам хотел уехать, – честно добавил Йен. – Но мне так плохо от того, что я его оставил.

Я тоже вздохнула.

– Вот и мне.

– Но ты должна была уехать, – запротестовал Йен. – Ты же не могла позволить бедному малышу Анри-Кристиану задохнуться. Па это понимал. Я точно знаю.

Его искренняя попытка помочь мне чувствовать себя лучше заставила улыбнуться.

– Он понимал и то, почему тебе нужно было уехать.

– Да, я знаю.

Йен немного помолчал, глядя на бурлящий кильватерный след: день стоял прохладный и ветреный, и корабль шел полным ходом, хотя неспокойное море было испещрено белыми пенными барашками.

– Хотел бы я... – вдруг сказал Йен, потом замолчал и сглотнул. – Хотел бы я, чтобы па мог познакомиться с Рейчел, – тихо закончил он. – Мне жаль, что она с ним не встретится.

Я сочувственно промычала, ведь слишком хорошо помнила те годы, когда наблюдала за тем, как растет Брианна, и переживала, что она никогда не узнает своего отца. А потом случилось чудо, которое для Йена будет невозможным.

– Я знаю, что ты рассказал своему отцу о Рейчел – он говорил мне об этом и был так счастлив узнать о ней, – тут Йен слегка улыбнулся. – А Рейчел ты рассказывал о своем отце? О семье?

– Нет, – ответил он ошеломленно. – Нет, никогда.

– Что ж, ты обязательно должен... Что-то не так?

Йен нахмурился, и уголки его губ опустились.

– Я... ничего, правда. Просто я подумал... Я никогда ни о чем ей не рассказывал. В том смысле, что мы... толком почти и не общались, понимаешь? То есть, я говорил с ней иногда, и она со мной, но это было просто по делу. А потом мы... Я поцеловал ее и... Ну, и все стало понятно само собой, – Йен беспомощно махнул рукой. – Но я никогда не спрашивал ее. Я просто знал.

– А теперь ты сомневаешься?

Йен покачал головой, его каштановые волосы разлетались на ветру.

– О, нет, тетушка, я уверен в том, что есть между нами так же, как уверен в... в... – он оглянулся в поисках какого-нибудь символа незыблемости на вздымающейся палубе, но потом сдался. – Ну, я уверен в том, что я чувствую, так же, как уверен в том, что завтра взойдет солнце.

– Думаю, Рейчел об этом знает.

– Да, – ответил Йен, и голос его смягчился. – Я точно знаю, что да.

Мы немного посидели молча, потом я встала и сказала:

– Что ж, в таком случае... помолись за своего отца, а потом, может, тебе следует пересесть на нос корабля?