Забираю со спинки дивана свитер и иду на выход, чувствуя, как сильно бьется сердце. Я бы устроил Марго куда больше проблем, чем она смогла бы со мной рассчитаться, но мне нравится Лондон – очень нравится – и сводить все к шутке или занятной болтовне за ужином начинает меня бесить.
Меня беспокоит, что она решила соврать насчет работы, но я это принял.
Меня беспокоит, что я понятия не имею, как изменить ее отношение ко мне, ведь она не так уж и не права.
Беспокоит, как явно она переживает, что подумаю про нас с ней Миа, Харлоу и Лола.
Жутко беспокоит, как ясно она дала понять, что между нами ничего не будет. Но если все, что я смогу от нее получить, – это дружба, Лондон нравится мне достаточно сильно, чтобы побороться за это.
Но даже зная, что она работала вчера вечером, я не пошел к Фреду. Я должен дать ей немного побыть одной.
– Подожди, Люк, – на крыльце папа ловит меня за локоть. Солнце село за горизонт, и этот головокружительный микс красных и оранжевых оттенков обрамлен тонкими и высокими силуэтами пальм. Иногда я думаю, что должен быть сумасшедшим, чтобы уехать из этого город и жить где-то еще. – Я хотел сказать еще кое-что по поводу… твоей личной жизни.
А еще бывает, я думаю, что не могу сбежать достаточно быстро.
– Папа… – проведя рукой по лицу, говорю я. – Знаю, вы хотите, как лучше. Но все это просто… невероятно бесполезно.
Странно осознать, что я люблю папин смех, но это правда так. Он так мало ему подходит – мягкий и почти девичий – потому что папа высокий мрачноватый чувак с впечатляющей бородой. Из-за его любви к литературе в сочетании с карьерой в химической промышленности он получил от меня прозвище Химингуэй, когда я был в возрасте, когда уже отпускал шутки, но еще не понимал, насколько она меткая. Кое-кто из его коллег не раз заявляли, что это придумали они, но дома все знали, как оно было на самом деле.
– Знаю, что это мало помогает, – отвечает он. – И последнее, что тебе нужно, – это мы, вчетвером встревающие в твои отношения. Но в семье так всегда и происходит, – задумчиво почесав щеку, он добавляет: – Ты даже себе представить не можешь, сколько удовольствия получают твои мама, сестра и бабушка, вмешиваясь в твою личную жизнь.
– Имею некоторое представление, – я отвожу от него взгляд и смотрю на океан.
– Моя семья делала со мной то же самое, – замечает он. – И я терпеть это не мог.
Засмеявшись в ответ, я снова перевожу на него взгляд.
– Не сомневаюсь.
– Если ты считаешь, что бабушка сейчас перебарщивает, представь только, что было, когда она стала сыта по горло четырьмя детьми и дедушкой и была в ударе.
– Ого. Да уж.
– Понимаешь, о чем я, да? – кивая, говорит он. – Так вот что я тебе хотел сказать: когда я еще не познакомился с твоей мамой…
Поняв руку, я начинаю отворачиваться.
– Нет-нет. Я не могу.
Папа смеется снова и хватает меня за плечо.
– Ой, да просто выслушай меня. Прежде чем познакомиться с твоей мамой… – он мнется и отводит взгляд, – ну, я
Боже, папа так шифрует
Он кивает, нервно посмеиваясь.
– Довольно много, вообще-то, – добавляет он.
Я закрываю глаза, подавляя желание содрогнуться.
– Пап, я понял.
– Это были восьмидесятые, – оправдывается он. – Случайный секс был нормой. Даже поощрялся. Но когда я познакомился с Джули, понял, что она – для меня. Это не означает, что я больше не получал удовольствие от секса…
Я испускаю стон.
– …или что был готов жениться на первой встречной. Нет, дело было в
Чувствую, как мои глаза вот-вот вылезут из орбит. Папа никогда не выражался. Ну то есть это человек, кто ходит в церковь по воскресеньям, даже не чертыхается и морщится, когда Марго ругается при просмотре матчей «Чарджерсов». Сказать, что он вежливый, – значит сильно преуменьшить.
– Спасибо, папа.
Но он еще не закончил.
– Поэтому, – продолжает он, – если тебе действительно нравится эта девушка, скажи ей об этом. Попытайся ее завоевать. Когда я познакомился с твоей мамой, мне было столько же лет, как и тебе. И я никогда не сомневался в верности своего решения. Ни разу.