Университеты

– Конвенционное, так? – он встал, и думы его полны были самых мрачных предчувствий. Каких трудов стоило замять ему этот скандал! И никаких ведь благодарностей!

Его Величество недоволен самим фактом нахождения в Париже этого чортова Возмутителя Спокойствия… Как будто он мог встать грудью на границе Франции, и не пускать мальчишку! Великие Князья спровоцировали конфликт самым безобразным образом, МВД обмишурилась с поимкой, а виноватым может оказать он, Урусов!

Всё, что можно было противопоставить ему методами дипломатическими, давно уже пущено в ход, и если бы не несколько…

Сморщившись как от сильнейшей зубной боли, Уваров вспомнил…

… не слишком молодых людей, обременённых чинами и орденами, но сохранивших в полном объёме юношеский максимализм и идиотизм. Уши… ну надо же! В символизм окунуться соизволили господа гвардия! Эту бы энергию и возможности, да с умом… но чего нет, того нет. Гвардия! Пьют до волков[43] да дебоширят, откуда там уму взяться? Если и было что, так давно пропито!

Как и всякий почти дипломат, к гвардейцам Урусов относился не без предубеждения, считая не столько опорой… хм, Самодержавия… сколько источником проблем. Кутежи, дуэли, безобразные совершенно выходки самого скандального характера, приводящие подчас к дипломатическим осложнениям давно стали притчей во языцех.

– А отдуваться мне, – негромко сказал Урусов, наливаясь мрачной злобой. Он хорошо знал гвардию, и понимал прекрасно, что теперь они не отступятся, понимая провал за бесчестье и вызов. Да и Великие Князья, терзаемые честолюбивыми амбициями, вечно вели самостоятельные игры, в меру собственного понимания, но часто…

… хвост виляет собакой, а не собака хвостом[44].

– Мне отдуваться, – повторил он, доставая из ящика письменного стола крохотную фляжку-кокаинницу с малюсенькой ложечкой внутри[45]. Выхода из сложившейся ситуации Лев Павлович не видел.

* * *

Потирая иногда незаживший толком шрам на голове, Ульянов сидел в читальном зале женевской библиотеки, делая иногда пометки. Статья «Революционные дни[46]», написанная им по следам летних событий, вызвала немало шума в революционных кругах, будучи к настоящему времени перепечатанной десятками газет.

Ульянова стали узнавать, здороваться на улицах, а домовладелец повадился при встречах вести пустые беседы. Свалившая слава двойственностью своей отчасти тяготила Владимира Ильича, и если интеллектуальную её часть он готов был принять, то вот…

… славу лихого бойца решительно отвергал!

Не считая себя полководцем хоть в самомалейшей степени, Ульянов признавал, и отчасти даже гордился, талантами административными. В летнем восстании он не бегал с револьвером, а координировал действия, выполняя, по сути, штабную работу, и то лишь отчасти.

Прозвище «Бурш[47]» и невесть откуда взявшееся убеждение, что шрам получен в схватке с казаками, из которых он вышел победителем, изрядно досаждали. Сколько бы он не говорил, что не принимал…

… ну ладно, почти не принимал непосредственного участия в стычках, все только кивали и перемигивались, подразумевая в этом некую политическую подоплёку. Осколок стекла, лопнувшего при близком разрыве снаряда, расчертил кроваво висок и скулу, но никакой… решительно никакой опасности не было и рядом!

Подобную славу Ульянов считал скорее опасной, ибо авторитет любого руководителя должен крепок стоять на действительных, а не мнимых величинах! Если товарищи по партии будут видеть в нём боевика, то и в отношениях между ними, и даже в самой политике партии, могут проскакивать искры террора, а не интеллекта!

Не отрицая как таковой ни террор в частности, ни боевые действия в целом, Владимир Ильич на первое место выводил прежде всего политическую борьбу.

Начиная уставать, Ульянов отложил работу и глянул на часы, щёлкнув крышкой.

– Однако, – резво вскочил он, – Наденька будет сердится!

Хозяйством Крупская заниматься не любила, да и не хотела. Питались они всё больше всухомятку, да заходили иногда в «Ландольт» на углу Консей-Женераль и Кадоль, и то всё больше за компанию. Товарищи не раз выговаривали ему за пренебрежение собственным здоровьем и замечали, как резко он похудел и осунулся, но…

… разве это важно?

В ресторане уже собрались все товарищи, весело обсуждая какую-то заметку и общаясь без особых церемоний, ценя более всего не манеры, а тонкую игру ума и глубину мысли.

– О чём спор? – весело поинтересовался Ульянов, подвигая Наденьке стул.

– Союз Архангела Михаила обсуждаем, – откликнулся Плеханов, зачитывая вслух избранные отрывки.

– В самом деле?! – заинтересовался Владимир Ильич, – Ну-ка…

Отобрав газету, он перечитал статью, весело фыркая и всё порываясь цитировать супруге, но обрывая себя, дабы не лишать Надежду Константиновну удовольствия прочитать Гиляровского. Крупская хоть и критиковала его часто, но очень ценила как репортёра.

– Почитай, Надюш… чудо, как хороша! – протянул он газету, развернув нужную страницу.

– Значит, так у нас понимают в народе Союз Михаила Архангела? – прищурился он, и в сощуренных глазах его мелькнула напряжённая работа мысли…

… и зарево грядущих пожаров.