– Некрасивую игру ведете, Лумумба. Хотите ободрать меня?
– Кто кого хочет ободрать? Кто затеял эту писанину за деньги? Я, что ли? Нет, ты! А что мне теперь делать? У меня из-за тебя будет незачет. И что дальше? Меня могут выставить из команды. Ясно? Парень, меня от тебя тошнит. Давай сюда пятерку!
Я не понимаю, всерьез ли он требует деньги. Возвращать их мне неохота, и дело тут не только в жадности. Хорошо было бы прочесть его мысли, но сегодня я бессилен, мой мозг полностью заблокирован. Пытаюсь не поддаваться.
– У нас что, снова рабство? Я сделал работу. Не знаю, по какой причине вы выбросили ее на ветер. Но пятерку я заслужил и оставлю ее при себе.
– Отдавай мои деньги, парень.
– Иди к черту.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Он хватает меня. Рука его длиннее, чем моя нога. Хватает и тянет к себе. Начинает трясти. Зубы мои стучат. Улыбка его еще шире, чем обычно, но в глазах пляшут демоны. Я машу кулаками, не могу достать даже до плеча. Начинаю вопить. Собирается толпа. Ближе всех трое или четверо в спортивной форме, все – черные великаны, хотя и не такие громадные, как Лумумба. Должно быть, члены его команды. Они смеются, гикают, скачут. Для них я игрушка. «Эй, парень, мы тебе не мешаем?» – спрашивает один. «Помочь, Яхья?» – кричит другой. «Что сделал этот гусь, мать его?» – взывает третий. Они образуют кольцо, и Лумумба толкает меня к соседу слева, тот ловит и отправляет по кругу. Я верчусь, я лечу, я качусь; они не дают мне упасть. Кругом, кругом, кругом. Чей-то локоть попадает мне в губы, я чувствую привкус крови; кто-то бьет меня, и моя голова откидывается назад: меня изуродуют, зверски изобьют. Голос, который я едва узнаю – мой собственный, – предлагает Лумумбе вернуть деньги. Никто не слышит. Они крутят меня и вертят, кидают от одного к другому. Не пинают, не бьют, только крутят. Но где же полиция кампуса? Помогите! Помогите! Полцарства за спасение! Никто не идет. Я уже не могу дышать. Я рад бы упасть на колени, распластаться на земле. Слышу вопли, расистские ругательства, словечки, которых я даже не понимаю, приятельский жаргон, изобретенный, может быть, на этой неделе. Не знаю, как они меня обзывают, но чувствую ненависть в каждом слоге. Помогите! Помогут ли? Мир плывет перед моими глазами. Я знаю теперь, что чувствовал бы баскетбольный мяч, если бы он мог что-нибудь чувствовать. Удары, удары, тошнотворная спираль бесконечного движения. Кто-нибудь, что-нибудь, помогите, остановите их, пожалуйста. Боль в груди, точно стержень раскаленного металла. Ничего не разбираю, ничего не понимаю. Только боль, жуткая боль! Где мои ноги? Я наконец падаю. Вижу, как быстро приближаются ступени. Холодный поцелуй камня в щеку. Теперь я могу потерять сознание. Утешает лишь то, что ниже упасть невозможно…
Глава 22
Когда Селиг встретил Китти, он уже готов был влюбиться, созрел для сложных эмоций. Может быть, в том-то и заключалась сложность: он не столько любил ее, сколько был доволен тем, что влюбился. А может быть, и нет. Рассудком Дэвид никогда не понимал своих чувств. Роман их начался летом 1963 года; это было последнее лето надежды и хорошего настроения перед долгой осенью энтропического хаоса и философского отчаяния, надвинувшегося на западное общество. Тогда у нас заправлял Джек Кеннеди, и хотя не все у него складывалось как следует, он старался создать впечатление, что когда-нибудь сведет концы с концами, если не сейчас, немедленно, то уж после выборов на второй срок – обязательно. Ядерные испытания в атмосфере уже запретили, открыли линию прямой связи Вашингтон – Москва. Государственный секретарь Раск в августе объявил, что южновьетнамское правительство вскоре возьмет под контроль сельские районы. Число американцев, убитых во Вьетнаме, еще не дошло до сотни человек.
Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное