Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств

Критик Керверн Смит (Kerverne Smith) считал, что эмоциональный эффект, который смерть Хемнета оказала на Шекспира, привёл к появлению повторяющихся черт в более поздних пьесах Шекспира, которые вписываются в один из пяти мотивов: «the resurrected child or sibling, androgynous and twin-like figures, a growing emphasis on father-daughter relationships; paternal guilt; family division and reunion», «воскресший ребёнок или родной брат, андрогинные и похожие на близнецов фигуры, растущий акцент на отношениях отца и дочери; отцовская вина; семья разделение и воссоединение». Однако, если это предположение было верным, то сонет 33 мог бы быть посвящён мотиву «отцовской вины», — резюмировал критик Керверн Смит.

(Smith, Keverne. «Almost The Copy Of My Child That's Dead: Shakespeare And The Loss Of Hamnet». Omega: Journal of Death & Dying 64.1 (2011): 29-40. Professional Development Collection. Web. 28 October 2014).

В других прочтениях третьего четверостишия оно должно дополнять метафору молодого человека, как солнца, но не достигает цели, поскольку «моё солнце» находится на шаг дальше от моего друга» или «моей любви». Этот шаг требует, чтобы читатель предоставил повествующему некоторую свободу действий в отношении метафоры, а не углублялся в «природу облака округа или его маскировку». Третье четверостишие отчасти повторяет первые два четверостишия в тех же метафорических терминах.

(Hammond, Gerrold. «The Reader and Shakespeare's Young Man Sonnets». Totowa, N.J. Barnes & Noble. 1981, pp. 42—43).

Заключительное двустишие.

По словам Коллина Барроу (Collin Barrow), контекст подразумевает, что повествующий должен «позволить другим приглушить их яркость», что он должен признавать недостатки своего друга. Невинная погода, закрывающая солнце в начале стихотворения, превратилась в моральное пятно, в котором само солнце (и следовательно, друг юноша), где каждый играет свою роль.

(Barrow, Collin, ed. «The Complete Sonnets & Poems». Oxford. Oxford University Press. 2002, p. 446).

Только когда доходит до конца строки, становится очевидно, что сравнение поэтом своего друга как «моего солнца» превратилось в каламбур и оскорбление, описывающее его, как «son of the world», «сына мира», морально испорченного мирянина, а не божественное существо». Пятно друга также оставляет пятно на повествующем и наносит ему необратимый вред.

(Duncan-Jones, Kathryn, ed. «The Arden Shakespeare: Shakespeare's Sonnets. Italy, Thomas Nelson Int'l. 1997, p. 176).

Критик Хэммонд счёл каламбур о «солнце» и «пятнах» поверхностным остроумием, а заключительную реплику, как оправданием преступления юного друга. Хэммонд называет это оправдание неубедительным, «...were it not for the metaphorical dress», «...если бы не метафорическое одеяние».

(Hammond, Gerrold. «The Reader and Shakespeare's Young Man Sonnets». Totowa, N.J. Barnes & Noble. 1981. pp. 42—43).

Двустишие оказывает сопротивление читателю. Читатель хочет чего-нибудь вроде: «I thought out love an everlasting day / And yet my trust thou didst, my love, betray», «Я придумал любовь вечным днем / И все же ты, любовь моя, предала моё доверие». Эти строки соответствуют духу стихотворения. Чтение сонета с двустишием, написанным Шекспиром, оставляет читателя в неловком положении. Критик Хизер Даброу (Dubrow, Heather) утверждала, что повествующий пытался одурачить себя; поэтому он принимал единственную мораль из метафоры, что предательство друга оправдывается солнцем, и пренебрегает моралью, которую наблюдал читатель: друг, как и солнце, было обманчиво.

(Dubrow, Heather. «Shakespeare's Undramatic Monologues: Toward a Reading of the Sonnets». Shakespeare Quarterly 32 (1981), pp. 55—68).

Семантический анализ сонета 33.

По моему мнению, группу сонетов 33—35, в том числе сонеты Шекспира, входящие в эту группу следует считать, как заурядные, формирующие вехи сюжетной линии всей группе сонетов 33—35, в качестве составной части всей последовательности «Прекрасная молодёжь», это — во-первых.

В-вторых, применив литературный приём «персонализации» Солнца автор направлено использовал для создания сопоставительной аллегории основываясь на образ «Sunny», «Солнечного», в последствии предоставив ей функцию для создания сюжетов последующих сонетов 34 и 35. Известно, что псевдонимом «Sunny», «Солнечный» был присвоен молодому Генри Райотсли, 3-му графу Саутгемптону в литературных кругах Лондона.

Автор сонета 35 применил новаторский приём, когда через описание явлений природы он передал не только чувства конкретных людей, но и характерные привычки, как бога Феба, олицетворяющего солнце, так и самого «Sunny», «Солнечного» юноши, адресата сонетов.

В-третьих, группа сонетов 33—35 выделяется среди остальных применением выразительного приёма «аллюзия» с ссылкой на мифологического героя бога Солнца Феба, в более поздней интерпретации Аполлона со ссылкой на Вергилия.