Участковая, плутовка и девушка-генерал

– Пожалуй, Бирюк, однако можно и Серж, – Павел неприветливо, отвратно сощурился: ему вдруг сразу же вспомнился один неприятный момент, как около полугода назад, едва лишь укра́инский переселенец объявился в поселке Нежданово, он сам выспрашивал у местных полупьяных «хануриков», каким же именно образом надлежит обращаться к главе неугомонного злодейского мира (а что ему было делать, ведь пришлому человеку – без роду, без племени – к другим и не сунешься), – но только не Сергей Александрович: он жутко не любит «подхалимной официальщины».

– Понято! – озорная проказница задорно, если и не фривольно присвистнула; она развязно подхватила ошалелого мужичка под ручку и, выбирая направление на Банную улицу, торжественно заявила: – Айда, бесстрашный полководец… веди! – И смело шагнула в ужасную неизвестность, и тревожную и шальную, и фартовую и убогую.

Миновав собравшихся граждан, постоянных завсегдатаев и таких, и подобных им зрелищ, сговорившиеся компаньоны – молодая, всего лишь шестнадцатилетняя, и возрастной, чуть-чуть не достигший сорокалетнего возраста – вышли на проезжую часть, где ещё совсем недавно парковались служебные «Нива» и «ford», затем повернули налево и через двадцать метров очутились на широком проспекте Октябрьском, с давних, советских времен ознаменованном кричавшим революционным названием; здесь им пришлось избрать вначале правое направление, а пройдя не более тридцати пяти метров, свернуть на самую длинную улицу, носящую горделивое имя Красногвардейская и идущую параллельно от Чёрченской. Дальнейший путь двух деловитых сподвижников, в чем-то различных, а где-то, несомненно, и полностью одинаковых (это что касается безудержной смелости, неистощимой отваги, а в том числе и злополучных превратностей горемычной «судьбинушки»), проходил практически прямо, следовал по расположенной рядом обочине и окончательным расстоянием достиг полутора километров (ну, может быть, чуточку меньше); другими словами, не встретив на недолгой дороге никаких дополнительных, мешавших прямому продвижению, неприятностей, ровно через двадцать минут (шли они не спеша) бравые люди, почти единомышленники, благополучно очутились перед двухэтажным кирпичным домом, выделявшимся ещё хрущевской постройкой и состоявшим из шестнадцати разнообразных по планировочной структуре непросторных квартир – трехкомнатных, двухкомнатных и, разумеется, однокомнатных. И молодая разведчица, тайно «заброшенная» из «Центра», и зрелый беженец, переселившийся с развоевавшейся Украины, оба они ненадолго остановились, выразительно посмотрели друг другу в глаза и, не прочитав в уверенном взгляде у вынужденного напарника и маленькой тени сомнения, бравой походкой, чётко чеканя шаг и следуя едва ли не в ногу, двинулись дальше; через десяток отменных «марширований» они подобрались к обыкновенному входному проёму, снабжённому металлической дверью, но не оборудованному даже самым обыкновенным запорным устройством – кодовым или магнитным замком.

– Поднимаемся? – вопрос задавался несравненной плутовкой, эффектно взмахнувшей неотразимой причёской и плутовато прищурившейся. – Не бежать же нам, в конце-то концов?!

Утвердительно кивнув лохматыми ви́храми (хотя и было более чем очевидно, что он небезосновательно страшно волнуется), Кузин сделал решительный шаг и первым зашел в узкое помещение обшарпанного подъезда. Неустрашимая бестия, естественно, отправилась следом за ним. Вначале они миновали нижнюю площадку, где им не встретился ни один живой человек, а единственное, из-за плотно закрытых дверей доносилась бесперебойная ругань и грубая нецензурная брань. «Да-а, живут же здесь, видимо, люди?!» – только и подумала критичная Лисина, как они преодолели лестничный пролёт и твердо ступили на межэтажную разделительную площадку. На ней находились два зачумлённых бомжа не бомжа, бездомных не бездомных, но, точно уж, не членов современного элитного общества; оба они распивали крепкую, хвалёную самогонку, приобретённую тут же, прямо на месте, у небезызвестного гражданина Колодина. Осматривая их неказистую, во всех отношениях невзрачную, внешность, прирожденная чистюля презрительно сморщилась, и, честно сказать, отнюдь не беспочвенно: отвратительные человекоподобные создания едва ли достигли сорокалетнего возраста, но выглядели лет эдак на шестьдесят – обрюзглые, грязные, сморщенные; и тот и другой не выделялись высоким ростом и развитым телосложением, напротив, выглядели хилыми, слабыми и бессильными; из верхнего одеяния на непутёвых членах, отбросах нормального общества, было одето нечто похожее на засаленные фуфайки, но разве только неестественно сильно потрёпанные, а также засаленные портки, местами протертые до клочковатых, уродливых дыр, и грубые ботинки, некогда твёрдые, теперь же беззастенчиво «просившие каши» – присутствовало ли на них нательное бельё? – Богу весть, болтать о том, походу, не велено.