Убить Ланселота

В зале стало тихо. Человечек с крысиным лицом стоял, закрыв глаза. На кончике его носа повисла прозрачная капля.

— Что ж… — Румпельштильцхен пожевал губами, словно пробуя стихи на вкус — Мило, мило. С изюминкой. Эзоповым языком, так сказать… Сударь, вы — истинный бунтарь. Поздравляю!

Он два раза прикоснулся ладонью к ладони. «Бородаросса» взорвалась аплодисментами.

— Браво! Браво! — кричал человек с мрачным лицом, бывший глухой. — Бррррависсимо!

— Какая аллегория! Какая ирония, тончайшие намеки!

Поэт покачнулся. Он бы упал, если бы его не подхватили. Герой дня пошел по рукам. Доннельфамцы наперебой угощали его пивом и ветчиной.

— Всем пить за здоровье бунтаря! — кричал Эрик, перекрывая шум. — Господин герцог угощает. Эй, кто там под лестницей прячется? Подать сюда!

Бюргеры полезли под лестницу. После недолгой возни перед Эриком предстал растрепанный бродяга в берете и заляпанном красками камзоле — чернявый, с пронырливым лицом. Одного глаза у незнакомца не хватало. Лицо пересекал шрам.

— Кто таков?

— Тальберт Ойлен, сударь.

— Имя меня не интересует. Кто таков, я спрашиваю?

— Я скульптор. А еще барабанщик на пустом брюхе, резчик по окорокам, художник — соусом по кровяным колбаскам и дублонами по чужим кошелькам.

— То есть ты шут и проходимец.

— Да. И повсюду нахожу конкурентов. Шутам неплохо живется, как по-вашему, ваша светлость?

— Точно так, бродяга. А ты проницателен.

— Так вы — сам герцог Розенмуллен? — удивился Хоакин. — Вот новость!

— Да. Обожаю ходить в народ. Инкогнито. Где еще услышишь правду о себе?

— А бюргеры что? Не знают?

— Знают, как же. Проходимцы.

— И говорят правду?

— Попробовали бы они соврать!

Тальберт не сводил с Фуоко влюбленных глаз. Лиза покраснела:

— Что ты уставился на меня, нахал?

— Сударыня, одолжите футляр для моей флейты? Коль возьмете в свою труппу, я и трубачом могу быть.

— Что?

— Или барабанщиком. У меня такая колотушка! Станьте деревом, я стану белкой. Запутаюсь в ваших ветвях.

— Стань лучше рыбой, — фыркнула Фуоко, — и утопись. А то мой жених тебя под орех разделает.

— О да! Ореховое масло полезно. Олени им укрепляют рога.

Герцог хлопнул бродягу по плечу:

— Ты, я гляжу, парень не промах. И на язык остер. Пей и помалкивай. Со мной поедешь, мне как раз нужен ваятель.

Он обернулся к хмурому как туча Хоакину:

— Вашу шайку-лейку я тоже приглашаю. Посмотрим, на что сгодитесь. Заодно расскажете, что в Цирконе стряслось.

Во дворец — Базилискову Камению — отправились не сразу. Сперва Розенмуллен всласть поиздевался над бюргерами, заставляя их петь хором и плясать на столах. Кроме Хоакина и Лизы с герцогом отправились безымянный поэт и Тальберт. Всю дорогу Розенмуллен донимал скульптора философскими разговорами. Когда они вошли в дворцовый парк, спросил:

— А скажите мне, господин скульптор, одну вещь. Если бы люди стали зеркалами — как бы изменился мир?

— Никак. Остался бы прежним.

— Отчего же?

— Очень просто. Гляньте на Хоакина, ваша светлость. Он и сейчас зеркало. Дай ему тумака — отразит тумак, улыбнись — улыбнется в ответ. Эй, угрюмец! Что, неправду я говорю?

Истессо криво усмехнулся.

— А ты? — не унимался герцог.

— Я — зеркало кривое, — ответил шут, тыча в шрам, пересекающий пустую глазницу. — С меня спрос особенный.

— А поэт?

— Добавьте серебра побольше, ваша светлость, глядишь, отразит, что прикажут. Серебряная амальгама кула лучше медной.

— А я? — спросила Лиза. — Что обо мне скажешь?

— Вы, сударыня? О, вы чудное зеркало. — Он схватил руку девушки и прижал к губам. — Век смотрелся бы, да увы… Моя кривая образина не располагает к самолюбованию.

Хоакин подставил бродяге подножку. Тот кубарем покатился по дороге, да так и остался сидеть в пыли, широко раскинув ноги.

— Эй, проходимец, — позвал Розенмуллен. — Ты забыл обо мне! Я-то какое зеркало?

— Вы, ваша светлость, не зеркало — простое стекло. Он вытянул палец, указывая на дворцовый парк. — Смотрю сквозь вас и вижу, что с этим скульптором мне не тягаться.

Герцог огляделся. Вдоль парковых дорожек стояли каменные изваяния, изображавшие израненных, умирающих людей.

— Что верно, то верно, братец, — самодовольно хохотнул он. — Статуи эти — творения Базилиска. Он, знаешь ли, реалист: рабски копирует природу.

— Вот только его творениям не хватает жизни, — пробормотал Тальберт.

— Что ж… Придется тебе у него поучиться.

Глава 8 ШАРЛАТАН С ТОГО СВЕТА

— Он опасен, — сказал король Лир.

— Он опасен, опасен.

— Опасен!

Короли заговорили одновременно, перебивая друг друга. Уловить что-либо в этом хаосе было невозможно. Слова сплетались, накладывались друг на друга:

— Что же нам делать с проклятым Истессо?

— Могучим, великим, чудесным героем?

— Он смуту и беды несет повсеместно!

— Не жить Ланселоту. Мы это устроим!

Его преосвященство вскочил на скамью. Ноги его сами отбили чечетку.

— Знайте, глупцы, что известно мне средство: враз изведу вам того Хоакина.

Короли подхватили:

— Что ж вы молчали?

— Ах, как интересно!

— Садитесь удобней. Рассказ будет длинным.