Убить Ланселота

— Я тоже проголодалась. — Лиза огляделась. — Может, заглянем в тот симпатичный погребок? С рыжим великаном на вывеске?

Хоакин возражать не стал. Погребок так погребок. Тяжелая дверь распахнулась. Путешественники нырнули в гостеприимный полумрак «Бородароссы».

За дверью остались тягучая августовская жара, пыль и раскаленные камни мостовой. «Бородаросса» встретил путешественников прохладой и уютом. Тем самым патриархальным уютом, которого безуспешно добивались цирконские трактиры.

Крепкая деревянная лестница вела в общий зал. Плотник, ее сколотивший, хватил через край в своем увлечении осадной техникой. Лестница вышла — хоть сейчас строй баррикады и воюй. Прямое попадание из катапульты она бы пережила.

Хоакин спустился в зал. Погребок дышал основательностью. На столах могли гарцевать буцефалы и першероны. Бойницы в стойке с бочонками располагались так, что позволяли держать под обстрелом весь зал. На стенах висели гравюры с изображением могучих крепостей. В углах красовались щиты и знамена.

Вы спросите, кто же заглядывал в кабачок? Очень и очень многие. Посетителей всегда хватало. Например, заседания «Доннельфамского фортификационного Клуба» всегда проходили в «Бородароссе».

Военный стиль навязывал посетителям свои правила игры. Бюргеры прятались за стрелковыми щитами, выжидая удачного момента для атаки — на каплунов и маринованных зайцев, на лососину и рагу из пяти сортов мяса.

За стойкой стоял хозяин. Его нескладная фигура на фоне тяжеловесных щитов смотрелась трогательно и беззащитно. Чем-то он был похож на черепаху: то ли морщинистой шеей, то ли выпяченной, словно клюв, верхней губой. Погребок служил ему панцирем. Выражение «мой дом — моя крепость» родилось в стенах «Бородароссы».

Хоакин и Лиза уселись в самом углу, подальше от всевидящих бойниц стойки.

— Что будете заказывать? — поинтересовался хозяин. — Есть великолепные цыплята, вейнрейнское вино. Пирожки неплохо удались. Блинчики с муженевским сыром — пальчики оближете.

Он выжидающе глянул на Хоакина. Маггара что-то зашептала стрелку на ухо. Тот внимательно выслушал и кивнул:

— Хорошо. Так и сделаем. — Он повернулся к хозяину: — Итак, уважаемый, мы бы хотели вот что.

— Слушаю вас внимательно, сударь.

— Перво-наперво блинчики. Печеного хлеба, супа из цветной капусты — я слышал, в Доннельфаме он великолепен, — и куропаток. Букет цветов, — тут Хоакин задумался, — лучше чайные розы. И еще жаровню с угольками.

Хозяин выслушал заказ не моргнув глазом:

— Пить что будете? Могу предложить из погребов герцога.

Маггара вновь зашептала.

— Не надо герцогского. Мы простые путешественники. Дайте того, что в маленьком бочонке, под старым фартуком вашей жены.

— Рад встретить знатоков. Немногие в нынешнее время ценят хорошее вино. Вам записать на счет праздника?

— А?… Неважно. Главное, несите побыстрей. Мы проголодались.

— Будет сделано, господа.

Готовили в «Бородароссе» быстро. Четверти часа не прошло, как сонная толстозадая девица в хрустящем белом чепчике принесла супницу. Словно по волшебству стол украсился салфетками. Появилась терракотовая ваза. Чайных роз не нашлось, но Маггара и лилиям обрадовалась. За время пути она сильно изголодалась по оранжерейным цветам. Полевые, лесные, луговые — это прекрасно, но иногда хочется побаловать себя чем-нибудь экзотическим.

— А есть ты не будешь? — поинтересовался Хоакин, — Совсем?

— Я на диете.

— Зачем?

Фея пожала плечами:

— Вам, верзилам, хорошо. Вы ногами ходите. А меня, чуть поправлюсь, крылья не держат.

Пока фея диетничала, Инцери с блаженным видом зарылась в раскаленные угли. Перед Лизой появилась тарелка с блинчиками. Блюдо, похоже, делалось с расчетом, чтоб на него любовались, а не ели.

— Вам на счет праздника записать? — вновь осведомился хозяин. — Или сами заплатите?

— А в чем разница?

— На счет праздника дешевле. Но опаснее. — Трактирщик огляделся. Никто не подслушивал. — В Цирконе-то — слышали? Бахамота-батюшку… того. Сланселотили.

— Неужели?…

— Точно. Что делается-то…

Неулыбчивый господин за соседним столиком придвинулся поближе. Ладонью оттопырил ухо, чтобы лучше слышать. Трактирщик, не меняясь в лице, продолжал:

— Конечно, Розенмуллен сопереживает горю шарлатана. Но мы не такие. Либерализм — наша давняя традиция. Вот уж который день мы празднуем освобождение наших братьев-тримегистийцев. Из-под позорного гнета, значица.

— Да как же вы празднуете? — удивилась Инцери, — Ни гирлянд, ни цветов. Одеты буднично. Ведете себя как ни в чем не бывало.

Хозяин поджал губы:

— Эх, барышня! Сразу видно, что вы еще юны. Да если в открытую-то… Герцог живо в камень. — Он сделал движение, словно лепя шар из теста. — Он такой, наш Розенмуллен. Строг, но справедлив. И Базилиск у него.

Хлопнула входная дверь, и пирующие настороженно оглянулись. На лестнице стоял богач. На вид — самый что ни на есть философ доннельфамского толка: круглое лицо, усики под носом, взлохмаченная шевелюра. Неуклюж, в кости широк. Бархатный сюртук на заду топорщится.

— Эй, хозяин! — весело воскликнул он. — Кружку пива. В счет сам знаешь чего. Как говорится: свободе нравится набраться.