Тысяча лун

Джона Перри не интересовали ни фонари, ни индейцы – он тащил переносной горн прочь из конюшни, на улицу. Там он перевернул его и высыпал угли пылающим клином, суматошно сыплющим искрами. Могучим взмахом руки Джон вздел горн на длинный железный штырь, с изумительной ловкостью пронес по воздуху и плюхнул в поилку с водой, каких в конюшне стояло несколько. Взрыв, безумное кипение пара и дыма – а Джон Перри засмеялся, словно то был его любимый момент в древнем деле подковки лошадей. Конечно, мне и Фрэнку Паркману пришлось ждать окончания этой впечатляющей бури, прежде чем я смогла ему ответить.

Признаюсь, вопроса не было ни в голове у меня, ни на языке. Что я хотела узнать у Паркмана? Не притащил ли сюда твой приятель Джас Джонски индейскую девочку с месяц назад, чтобы ее… Я даже не уверена, что у меня нашлись бы слова для описания того, что было дальше. Изнасиловать, погубить, опозорить, атаковать, убить, сделать несчастной, обжечь так сильно, словно ей ткнули в пах раскаленной подковой?

Глава восьмая

– Так чего тебе, Чингачгук? – спросил Фрэнк Паркман.

За спиной у него все мерцали и разгорались огни города.

Иногда не видишь червей в куске тухлого мяса, пока его не перевернешь. Теперь я стояла, наполненная странным страхом, в месте, полном страха. Такой непостоянный настрой моей бедной головы начинал меня обескураживать. Мешать в достижении цели, как выразился бы законник Бриско. До чего одинока я была, стоя тут в штанах Томаса Макналти. А мой собеседник, может быть, всего лишь хотел утолить жажду после утомительной подковки лошади. Я опять заметила, что лошадь – отличный, лоснящийся вороной мерин. Теперь, в нарастающем свете фонарей, черный цвет едва ли не прыгал на меня с его шкуры.

– До чего хорош! – Я вдруг обрела дар речи.

– Истинно так, – ответил Фрэнк Паркман. – На нем приехала одна дама из Нэшвилля. Сама, без никого. Скажи, что ей стоило сесть на поезд из Нэшвилля или на дилижанс из Миллс-Пойнт? Отвечай, незнакомец. Сейчас неподходящее время для женщины ездить одной.

– Наверно, – сказала я.

Это был совсем не тот Фрэнк Паркман, который приезжал к нам на ферму. Он по правде улыбался и шутил. Он сходил к бочке с дождевой водой и наполнил старую жестяную кружку, чтобы попить. Она была эмалированная, но такая старая, что от эмали осталось одно воспоминание. Затем он вытащил глиняную трубочку и принялся ее набивать. Тут он испугал себя и меня, чиркнув фосфорной спичкой так сильно, что ее головка отлетела и описала дугу, как падучая звезда. Он рассмеялся, нестрашно выругался и чиркнул другой спичкой. При этом он проследил глазами за полетом первой, так как не хотел устроить пожар на рабочем месте.

– Это ты тут хозяин? – спросила я, точно зная, что не он.

– Угу, – ответил он. – Эту конюшню мой папаша построил. Он уж помер, упокой Господь его душу. Здесь ставил своего коня Джесси Джеймс, когда служил в отряде Квонтрилла.

– Ты приятель Джаса Джонски? – спросила я, расхрабрившись и желая получить еще один неожиданный ответ.

– Угу, я с ним знаюсь. А тебе, Зоркий Глаз, что до этого?

– Просто интересно.

– Значит, тебе просто интересно. Ну что ж, за спрос денег не берут.

Трубка у него уже хорошо раскурилась. Он прислонился спиной к старому, истертому центральному столбу, подпирающему крышу конюшни, и стал пыхать дымом. Потом ткнул пальцем в вороного коня:

– Это, кстати говоря, Джаса Джонски матери лошадь. Удивительно, как это ты вдруг про него спросил.

Он продолжал курить, глядя на меня со всем возможным дружелюбием. Очень странно.

– Ну что ж, я сейчас буду запирать конюшню. Хотел сходить поужинать.

– А лошадей так оставишь?

– Только на часок. Им все равно.

В конюшне стояли четырнадцать или пятнадцать коней, каждый в отведенном ему стойле.

– Хочешь, можешь за ними присмотреть. Я тебе дам пятьдесят центов.

Это предложение застало меня врасплох. Доброта? Может, я выгляжу как маленький тощий индеец-бродяжка. Которому не помешают пятьдесят центов, чтобы и самому поужинать.

– Можно, – сказала я.

– Ты, часом, не конокрад или что-нибудь такое?

– Не-а. У меня свой мул, у ворот привязан.

– Видел я твою клячу. В общем, так. Ты прав. Лошадей нельзя бросать одних. Пойду-ка я возьму миску жаркого, вернусь и разделю его с тобой.

Я промолчала. Фрэнк Паркман тронулся с места, почти полностью закрыл двери конюшни, подмигнул мне и ушел своим путем. Он меня опять удивил – тем, что оставил тут и вверил мне свое царство. Я была удивлена и растеряна всей его манерой обращения. Но обрадовалась случаю осмотреть конюшню без Фрэнка. Я принуждала свой ум вернуться назад и поведать мне хоть что-нибудь. Я была уверена, что, попав сюда, вспомню что-нибудь, даже несмотря на виски. Но память была недвижна.

Тут, к моему дальнейшему изумлению, вернулся Фрэнк Паркман с миской жаркого из харчевни. Он разделил еду на армейский манер, вывалив мою порцию в лист железа, в котором ковкой выбили углубление. Жаркое оказалось отличное – не хуже, чем у Розали.

– Спасибо, что уделил мне еды, – сказала я.

– Ну, Писание велит делиться со странниками, – ответил он.