Твой любимый фамильяр

— А можно ещё? — она скользнула кончиками пальцев по его сведённым от прилагаемых усилий бёдрам, и Элай с глухим стоном откинул голову и прикрыл веки.

— Да. Блять, да.

Его рука опустилась к её вымокшим лавандовым косам, и он осторожно потянул, намотав кончик одной из них на кулак. Анни не противилась, прекрасно понимая, как трудно ему сохранять контроль — это чтобы успеть предупредить её, когда станет слишком обжигающе. Она вдохнула поглубже. Интереса и желания было куда больше, чем страха. Опустила взгляд, отчаянно краснея от неприличности происходящего. Она видела его — напряжённый, так и просящий о касаниях член с проступившей на алеющей головке каплей смазки. Слишком любопытно. Анни лёгким, невесомым жестом прошлась во всей длине кончиками пальцев, а затем осторожно слизала эту каплю.

— Смелей, — охрипший голос Элая показался на грани с умоляющим. Его торс, шея, лицо были покрыты сеткой лавы, но ниже она не опускалась — наверняка лишь чудовищным усилием воли. Остановиться уже не мог никто, и Анни начала изучать эту часть мужского тела дальше.

Отчаянно робея, сдвинула крайнюю плоть до конца. У неё так ухало где-то в ушах, что не слышно было больше ни ветра, ни шелеста трав, только рваное, сиплое дыхание Элая и собственный бешеный пульс. Взяв головку члена в рот, она прикрыла глаза, знакомясь со своими ощущениями. Именно этим он собирался её иметь? От такой мысли между ног тянуло всё сильней новой потребностью. Непроизвольно сжала бёдра, и давление усилилось, добавляя температуры и без того раскалённому воздуху.

Твёрдый. Горячий. Вкусный. Анни не могла остановиться, то скользя языком по напряжённой плоти, то осторожно посасывая. Попробовала взять больше, и наградой ей стал глухой стон, а натяжение косы чуть усилилось. Это лишь подбодрило продолжить.

— Анни… Хватит.

Она чувствовала по его эмоциям — ему не хватит. И ей тоже. Эта ласка увлекала не меньше, чем поцелуй, а реакция Элая была приятна до странного желания заскулить от их общего удовольствия. Ещё смелей, обхватив член своей маленькой ладонью, на каком-то древнем инстинкте двинуть вверх-вниз, размазывая слюну.

Протяжный стон сквозь сжатые зубы, и во рту разлилась терпкая, солёная влага — в соединении с ярким сладко-шоколадным безумием это был взрыв новых вкусов, и Анни жадно выпила их все, едва не простонав в ответ. Тяжело дыша, оторвалась от Элая, правда, не сама: он подтянул её за косу повыше, и Анни упала на его грудь.

— Безумная девчонка, — выдохнул он, и на его шее она увидела испарину. — Я мог тебя спалить к хренам…

— Не спалил же. А это было… интересно, — кое-как нашла она слабо подходящее слово, прежде чем Элай жарко поцеловал её, соединяя два бешеных пульса в один ритм. Понемногу успокаивая, когда его рука снова обвила талию, будто пытаясь сказать, что опасности больше нет.

Ещё несколько долгих и бесконечно приятных минут Анни лежала на его твёрдой груди, медленно привыкая ощущать себя такой защищённой. Принадлежащей не в том смысле, что ей требовалось подчиняться, свободной совершать любые дикости вроде сегодняшней. Нет, всё же природа делала её другой. Уверенной. Пальцы Элая рассеянно развязали шнурки на косах, и по плечам рассыпались длинные влажные волосы, в которые он явно не без удовольствия запустил руку.

— Мне определённо нравится твоя смелость сегодня, — первым нарушил он эту умиротворяющую тишину. — Надо почаще выбираться на свежий воздух. Ты тут и правда выглядишь счастливей.

— Нет, это из-за тебя у меня теряется всё благоразумие. В академии меня бы четвертовали уже за то, что я тебя касаюсь.

— Ты всерьёз? — неожиданно заинтересовался Элай. — В академии всё-таки есть казни?

— Мм, не совсем, — Анни замялась, поймав его вопрошающий взгляд. Ей не очень приятно было вспоминать о методах наказания, особенно сейчас. Пытаясь скрыть замешательство, она принялась вычерчивать на его груди узоры кончиками пальцев.

— Анни, это не праздное любопытство. Я обещал, что проведу там проверку, и кажется, откладывать уже некуда. Расскажи, что ты помнишь, помимо того, что я видел в твоей голове.

Она с сомнением покусала губу. Не в её характере было жаловаться. Да и от вопросов вполне можно было бы уклониться. Помня о его откровенности утром, подумалось, что наводить лишние стены недоговорок — плохая плата.

— Мы рождаемся не беспомощными младенцами, как люди, а сразу маленькими девочками, — туго сглотнув, начала она несмело. — В оранжерее. Оттуда нас переселяют в общий сад, и начинается обучение. Слушаться нужно беспрекословно. Наказывают… сразу. Даже младших, которые ещё ничего не понимают и осваивают речь. Самое простое — розги, карцер без еды и солнца, запрет на сон. Упрямых ставят коленями на крупу и подвязывают руки к потолочной балке. Приучают к ожогам, заставляют бегать по раскалённым плитам, чтобы следы были только на пятках. Нельзя портить товарный вид. Наверное, самое дрянное, что доводилось мне — та рубашка из огонь-травы и ошейник, — затихла она и передёрнулась.

— Ошейник? — подтолкнул её продолжить глухой голос Элая.