Туманы и чудовища

Саасши оказался невысоким и бледным, с глазами-рыбками зеленого с синевой цвета. Неудивительно, что его назвали Морем. Волосы его – тёмные и тоже отливающие зеленью – водопадом укрыли ковер и потертую жилетку самого Саасши. Тот убрал длинные гладкие пряди за ухо и потрясенно прошептал:

– Надо бы постричься.

Человеческий голос его звучал немного иначе.

Он спустился в город: прятаться во дворце было рискованно. Невозможно. В парящем дворце Города-Грозди все люди были наперечет. К тому же разве не жестоко держать в четырех стенах того, кто совсем недавно был закован в кинжал?

Они встречались под ветвями Города-Грозди, когда взоры короля и королевы были обращены в другую сторону. А потом они нашли способ изменить судьбу Беневолента, и Саасши отправился на поиски своего корабля.

Саасши не забыл его, и это само по себе было настоящим чудом.

– Ты должен был принести с собой мою тюрьму и рассказать о том, как вызволил меня. Рассказать о том, что мог бы знать только я, – и мне даже не нужно было что-то придумывать, потому что я и так трещал рядом с тобой без умолку, – говорил Саасши, проглатывая слова и не отрывая взгляда от Беневолента. Словно думал: стоит упустить из виду – и он пропадет.

– Я потерял его! Потерял и не помнил, почему это так важно! И что вы будете ждать меня в заливе – тоже.

– Мы не знали, что у нее получится. – Саасши поднялся и накинул на Беневолента еще одно одеяло.

Устланный коврами пол под ними покачивался. Нужно было к этому привыкать.

– У кого – у нее? – нахмурился Беневолент.

Саасши не забыл его, а Беневолент не забыл Саасши. Но ту, кто помог ему освободиться, он вспомнить не мог.

В старой легенде о девушке, жившей на дне море и захотевшей переселиться к людям, ведьма взяла с нее плату. То, что весь мир забыл о Беневоленте, было его платой. Весь мир, включая ее саму.

– Но почему ты меня помнишь? – задумчиво протянул Беневолент, чувствуя, как закрываются глаза.

– Думаю, оттого, что испил твоей крови, – наконец ответил Саасши, и в тот единственный момент Беневолент был благодарен, что печатью его тюрьмы оказалась добровольно пролитая кровь.

Теперь Беневолент стоял на корабле, который стал его миром и одновременно открыл все дороги, кроме одной. Стоял перед Ледой, держась за одну из бесчисленных снастей, и глаза его – золотисто-медовые, как она и помнила, но совсем, совсем не те – становились все шире и шире.

Кожа его сияла даже в успокаивающейся буре – но не как тогда, в Двужилье, россыпью созвездий. Волосы – каштановые у корней и бледно-серые, словно побитые инеем, на кончиках – терялись в наползающем морском тумане. На нем болталась темно-красная рубашка, напомнившая Леде о бордовом мундире Благих Когтей. Этот мундир появился у нее из-за Беневолента. Он говорил, что у него есть доверенный Коготь, который теперь, конечно, тоже о нем не вспомнит. Под воротником исчезала тонкая цепочка – Леда знала, что на ней болтается камешек из рукояти кинжала. Беневолент был высоким, статным и совершенно неправильным. И одновременно – наконец-то знакомым. Как могла забыть его Леда, если она отдавила ему все ноги, а он только смеялся в ответ?..

– Леда? – выдохнул он неверяще. Так, словно только что ее вспомнил.

Нет, постойте, не «словно». Он вспомнил ее только теперь, когда увидел, потому что должен был забыть. Леда позаботилась об этом: если уж стирать кого-то из памяти целого мира, то без всяких исключений.

– Леда! – воскликнул Беневолент так звонко, что перекричал шторм. Он подал ей руку, и она бездумно взялась за нее, а потом ее уже подхватили на руки и закружили по кораблю.

– Леда! Леда! Моя ведьма! Избавительница моя!

Леда только и могла, что замереть, – холод моря начал пробирать ее, и боль после полета возвращалась волнами. Вот он, Беневолент, не сломанный и вполне живой. Может быть, даже счастливый. И где? На старом деревянном корабле посреди Пустынного моря. В затишье после шторма. Каковы шансы, что та бешеная сирена выбросит ее в море неподалеку от его корабля? Или все-таки далеко, потому что она отключалась, и Буян…

Буян!

Беневолент наконец отпустил ее; его улыбка почти ослепляла даже в тусклом послештормовом свете. Леда не знала, куда себя деть.

Она вспомнила все: и как они повстречались на Всесветном рынке, и как ругали друг друга на хьясу, и как сдружились, чтобы ругать других. Леда вспомнила, почему он хотел отправиться к морю. Вспомнила, как он попросил изменить его судьбу, – не вытянуть существующую, не перенаправить все ее узелки… а освободить. Потому что какой-то другой мастер тоже сыграл в Ткача. И играл давно, судя по тому, с какой легкостью королева позволила сотворить такое со своими детьми.

Детьми…

– Подожди, но… остальные?

– Да, – Беневолент улыбнулся еще шире. – Нескольких из нас. Меня – последним.

«Будет больно?»

«Я не знаю».

«Совсем немного, – ответил женский голос, ни тембр, ни высоту которого Леда никак не могла поймать. – Но оно того стоит. Не бойся, Лен».

– Они называли тебя Леном, – прошептала Леда.