Туманы и чудовища

Сбежал к морю… потому что его здесь ждали. Потому что здесь у него было будущее. В затуманенном разуме билась настойчивая мысль: ему помогли. Ему помогли, ведь даже самый младший принц Самоцветной династии никогда бы не смог сбежать в одиночку. Нет, подождите. Вернее было бы сказать, что он бы вообще не смог сбежать. Никогда. Ни с помощью, ни без помощи.

Как он здесь оказался?

Беневолент попытался поднять хотя бы голову, чтобы удобнее было изрыгать из себя море. Под ребрами тут же кольнуло, и он зашипел. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять – это были когти. Когти чудовища – спасителя, – который все еще пытался ему помочь.

Дракон, спасающий принца, шел вразрез со всеми сказками, которые Беневолент слышал. Даже в самой известной – в легенде о Каменном драконе, закрывшем собой целый континент, – принц спасал мир и повергал дракона. Но судьба Беневолента, похоже, решила сыграть с ним шутку. Очень неплохую шутку, раз он не был заперт в стенах Города-Грозди, не чувствовал, как сводит зубы от приказов и как жгут под кожей вшитые туда нити.

Такова была реальность младших отпрысков короля: они, словно марионетки, не могли сходить с уготованной им тропы.

Но Беневолент готов был на все, чтобы разрезать свои нити и вернуть себе свою судьбу. Свою жизнь. И если в ней было место чудовищам и убийственной песне, которая обещала ему все на свете, то так тому и быть.

Он выплеснул, кажется, все море – язык кололо от соли и желчи – и поднял голову. Чудовище отпрянуло, и Беневолент не успел даже слова сказать – солнечно-рыжие глаза исчезли в тумане вместе с черными крыльями, и черным хвостом, и… сложно было вспомнить, как оно выглядело. Чудовищно. Но другого вида Беневолент не пожелал бы ни за что на свете. Он ведь был здесь. Был жив. И был свободен.

Беневолент рассмеялся в обесцвеченную туманом пустоту и перекатился на спину, раскинув руки. Кому он был обязан своей свободой, кроме чудовища?

Кинжал! Он потянулся к поясу, но нащупал лишь пустоту. Резко приподнялся – голову повело, мокрые волосы тут же облепили лицо и потянулись ко рту. Беневолент огляделся, ища блеск камней на рукояти или серебро лезвия… что угодно! Он не мог его потерять!

Беневолент вскочил и бросился на мелководье. Зашарил руками по дну, упал, зачерпнув ртом соленой воды. Снова поднялся и побежал по берегу.

Кинжала нигде не было, зато тумана – хоть отбавляй.

Паника разлилась быстрее холода и согрела его. Когда он в последний раз столько двигался по своей воле? На том несчастном балу в Двужилье, где ему пришлось терпеть неудобный воротник и молиться всем богам – кроме Ткачей, конечно, – чтобы не наступить партнерам на ноги. Ткачи… не настанет день, когда Беневолент будет молиться им. Потому что во имя Ткачей на его коже вырезали узоры, и продевали изогнутыми иглами нити, и сковывали его судьбу в золотые оковы, которым он не мог сказать «нет».

Он опустился на песок и зарылся пальцами в волосы. Теперь он сможет отрастить их ниже подбородка и не отмерять по линеечке, чтобы королева удовлетворенно кивнула и погладила его по голове. Глаза обожгли слезы, и Беневолент с удивлением понял, что не помнит, почему плачет. Не понимает толком, зачем ему тот клинок. Почему вообще можно горько плакать по оружию?

Он вспомнит об этом позже, когда к одинокому островку, куда выбросил его милосердный дракон, причалит корабль. Деревянный, с резной фигурой на носу, как в тех книжках с картинками, которые ему читали в детстве. Вспомнит, потому что там, на борту, будет его потерянный кинжал.

Принц встретил море ранним утром, в день, когда под кронами Домдрева чтили Ткачей, а глубоко под распластавшимися по городу корнями не прекращались вечеринки.

Принц не сразу понял, что это море. Не потому, что никогда его не видел, – с подвесных дворцовых башен в хорошую погоду просматривались и очертания высившегося над континентом Хребта, Хвоста и Лапы, и дымка Пустынного моря. А хорошая погода была во дворце почти всегда. Принц ненавидел ее. Ненавидел потому, что она застыла вокруг, подобно янтарю, и он чувствовал себя заточенным в вечность насекомым. Ему оставалось только ждать. Ждать и рисковать той свободой, которой он еще обладал: маленький принц из долгой цепочки наследия, фальшивая монета в глубоком кошельке выгодного сотрудничества. Полузабытая – до тех пор, пока это сотрудничество не замаячит на горизонте.

Принцу хотелось, чтобы его спасли. Он не знал, что для этого ему придется спасти кого-то первым.

Море очень походило на кинжал и совсем не походило на море. Ничем, кроме разве что запаха: от него пахло солью. Пахло так ярко, что даже в ворохе ароматов Всесветной ярмарки принц почувствовал жжение на языке. Но торговка, в чьих руках сияло ярким полумесяцем оружие, назвала его морем. На своем языке, шипящем, словно вгрызающиеся в берег молнии, а потом повторила на том, что был посуше.

Саасши. Море.

Принц заплатил за кинжал сотню шпилек. Торговка улыбнулась и посоветовала всегда держать его поближе к сердцу.

Беневолент принял это наставление так же – близко к сердцу.