Цель вижу, атакую!

— Проверь, готова ли «тройка».

Можно ведь и по радио запросить, но полковник предпочитает личное общение: лучший вид связи.

Во второй зоне в очередь на заправку горючим и воздухом выстроились самолеты. Они стояли гуськом, один за другим, у каждого возился механик с заправочным пистолетом в руках, В кабинах машин сидели летчики: некогда вылезать — скоро на старт.

— Как «тройка»?

— Твоими молитвами.

— Давайте побыстрей, я помогу.

— Это дело. А то иной раз ваш брат у самолета похаживает да перчатками по голенищу похлопывает.

Галстук давил шею, на спине между лопатками струился пот, когда Виктор вновь добрался до шахматного домика.

Полковник, расправив плечи, сидел в своем вращающемся кресле и смотрел на старт, где стоял в готовности истребитель. Ровное рычание оглашало окрестности. За самолетом струилось красноватое колеблющееся марево.

— Вам взлет разрешаю, — мягко произнес полковник.

Истребитель промчался по бетонке и взмыл в воздух. Полковник проводил его взглядом до тех пор, пока тот не скрылся в густом месиве облаков.

Он был красив в эту минуту, неуклюжий Иван Алексеевич. Брови величественно приподнялись, глаза заблестели. Микрофон он держал в руке властно, как скипетр.

2

Истребители стартовали через каждые пять-семь минут. Поднявшись в воздух, летчики докладывали по радио, что заняли свой эшелон, сообщали высоту, скорость, Это много раз проделывал и Додонов. Каждый разговор с руководителем занимал несколько секунд и, быть может, поэтому не западал в память. Сейчас же, выслушав десятки таких переговоров «воздух — земля», Виктор невольно отметил и речь Николаева, и его манеру держаться.

Он только что слышал хрипловатый, ворчливый голос Ивана Алексеевича. Обращаясь к синоптику, штурману, хронометристу, он делал им замечания, переспрашивал, нахмурив свои разномастные брови. Но вот он произносил фразу в микрофон — и тон его, лицо преображались. Брови поднимались, морщины разглаживались, а речь звучала ласково, певуче. Как в сказке, когда кузнец ловко перековывал голоса — злые становились добрыми.

Особенно мягко говорил полковник, когда руководил посадкой истребителя.

— Выпусти закрылочки, — напоминал он пилоту.

— Колесики, колесики не забудь, — говорил он другому летчику, употребляя «гражданское» словечко: колеса вместо шасси. Потом он и к тем, кто работал на СКП, обращался все ласковей и веселей, иногда озорничал, коверкал слова:

— Сколько у нас еропланов в воздухе? — спросил он солдата-хронометриста, отмечавшего в тетради все взлеты и посадки.

— И чего это на стоянке самолеты стоят зигзугом, — сказал, повернувшись к Додонову, — наведите порядочек.

И чем мягче он говорил, тем больше росла его власть, тем охотнее выполнялись его указания. Постепенно вокруг него образовалась атмосфера дружной и чуткой готовности. Достаточно слова, взгляда, чтобы понять, помчаться, немедленно и точно выполнить приказание. Вскоре Виктор почувствовал, что и его захлестнула эта веселая волна.

Услышав, что самолеты стоят «зигзугом», Виктор бросился на стоянку. Он вызвал тягач и шутливо, не обидно накричав на техников, заставил их выровнять самолеты. Потом вспомнил, что время привезти стартовый завтрак, и позвонил в летную столовую, дал нагоняй начпроду, который даже не огрызнулся.

Виктор мотался по аэродрому, узнавал, почему задержался автопускач, искал замполита, которому техники хотели показать «боевой листок», съездил в зону посадки, посмотрел, хорошо ли солдаты собирают и укладывают тормозные парашюты.

В шахматный домик он возвратился, когда полеты были на исходе.

Наблюдая за полковником, слушая его короткие замечания, советы, любуясь его вдохновенным видом, Виктор вспомнил свое утреннее шутливое сравнение. «А что, — подумал Додонов, — он действительно полноправный повелитель, король воздуха, наш Иван Алексеевич. Велика его власть над людьми, парящими за облаками».

На стартовом командном пункте стало тихо. Слышно было, как пощелкивал, покряхтывал динамик громкоговорящей связи, поскрипывало перо хронометриста. Полковник Николаев, склонившись над столиком, сжал губы и чего-то напряженно ждал.

— «Тридцать четвертый», вас не слышу, — сказал он в микрофон.

— Я «тридцать четвертый». Разрешите посадку?

— Посадку не разрешаю, — сказал командир, — заходите на второй кружок.

— Есть, — ответил голос из динамика.

Виктор успел заметить, как из-под сизоватой кромки облаков вынырнул истребитель, прошел бреющим вад темным частоколом дальнего ельника и опять втянулся в облака.

Просчет летчика был так велик, что Виктор только головой покачал. Кто это умудрился с таким большущим отклонением выйти к посадочной полосе?

Постой, постой, «тридцать четвертый» — как будто сегодняшний индекс Кульчинского? Быть не может!

Додонов через плечо солдата-хронометриста заглянул в его тетрадку. Точно, «тридцать четвертый» — Кульчинский.

Николаев спокойно сказал в микрофон:

— Заходите на посадочку. Поняли?

— Есть, — ответил «тридцать четвертый».