ЦДЛ

– Оседает гора, перед тем как обрушиться. Я – неостановим. Как там – «поэзия – езда в незнаемое», я же езду всегда превращал в поэзию. Вот и акула не может не двигаться, но она хищник, а я интеллигент. Вот и птица не может не летать. Скорей всего, я интеллигентная птица. Даже в неволе переезд из одной клетки в другую и тот доставлял удовольствие, все же какое-то разнообразие было. Еду и чувствую, что живу. Останавливаюсь – и кладбищем пахнет. Да, – вдруг живо приободрился он, – я тут походя договорился с одним «тарелочником», что кружат неподалеку. Берут недорого. Правда, нет запасной спецодежды, но ничего, можно и так полететь, потеплее одевшись. Любопытные они существа, и ничто человеческое им не чуждо. И ведут себя независимо, как министры, когда президент в отлучке. Давай улетим! Бежать так бежать! Единственно, что меня смущает немного, – это отсутствие на их борту хоть какого-нибудь пола, и не в смысле чтоб мне провалиться на месте. Есть ли вообще у них хоть какой-нибудь, пусть даже слабый, пол? Именно на него я уронился однажды и подняться никак не могу. И еще – а вдруг и там такие же невкусные и отвратительные торты, только и пригодные, чтобы ими друг в друга швыряться или просто надевать их друг другу на физиономии, как это любят делать американцы? А вдруг и там бесцветные протеиновые кубики, глотая которые здесь кричат: «Делишес!», ведь изобилие отвратительной еды меня ну никак не впечатляет? В этом смысле я по-черному ностальгирую. И не только по черному хлебу, как там ностальгировал по черной икре, ее Россия почему-то только на Запад метала. А вдруг и там такое же телевидение, где обязательно надо видеть то, чем мы пользуемся не глядя? В этом смысле телевидение здесь двуперстнокишечное и многоанальное. И вообще, есть ли у них хай сосаете, а если и есть, то у кого? И вообще, кто у них ху из ху? Вот мы всегда про глушь забываем, а там дурак первобытен. И, сравнивая столицы с этой не менее цивилизованной глухоманью, мы тем не менее восклицаем: «Жизнь фантастична при всей ее прозаичности!» Так давай же сравнивать до конца. И потом, я, видимо, монархист, – говорит он, немного меня озадачив.

– То есть как? Ты же был такой тираноборец, чуть ли не Прометей.

– Мне кажется, иерархическая лестница, ставшая эскалатором, поднимает наверх не то или не всегда то, что следует, тем более если оно само всплывает. Особенно это заметно, когда высоко всплывшее срывается с высоты и шмякается нам под ноги. У меня такое ощущение, что город бомбят хулиганы, ставшие на время ассенизаторами…

– Ну и что, сейчас просто усовершенствовали всплыв, – говорю, – скоро вообще будут космические лифты.

– По мне, лучше унитазы-катапульты. Какая мне разница – там меньшинство идиотов правило мной, а здесь большинство мне свою тупость диктует.

– Значит, ты тоже считаешь, что человека надобно сдерживать?

– Безусловно, – отвечает Даня.

– Но кому из людей дано право сдерживать человека, если человека надобно сдерживать? Да, демократию растаскивают кому не лень, но смотри, демократия не проигрывает, даже когда проигрывают демократы, – пытаюсь его убедить.

– Она не проигрывает, потому что давно уже проиграла, – не сдается Даня, новоявленный монархист, – или ты считаешь, что, кто бы ни был во фраке – уже джентельмен, но фраки-то зачастую напялены поверх шкур. Дубленые на них еще надевают дубленки. Пора бы уже увидеть и под манишкой, кто есть кто. Просто удивительно, до чего же здесь любят бандитов, как обожают их отпускать из тюрем, что сами по себе места развлечения, если в них до ста четырех лет доживают. Что же происходит в этом мире, если за самый элементарный жест человеческого понимания или просто протянутую, не с ножом, руку отливают медаль и благодарят всей нацией. Преступная безнаказанность всяческих преступлений и беззащитный обыватель еще беззащитнее, но зато либерал. Нет, я монархист, наверно. Демократия – это когда правят тысячи, да пусть даже сотни всех цветов и оттенков так или иначе загримированной черни. А так – один, и если он не дурак, как в России, можно уговорить, наставить на путь истинный. Одному куда вероятней понять, что к чему, чем всей этой своре, так и прущей наверх. Нет, определенно, я монархист.

– Но ты же всегда говорил, что в конце двадцатого века, в его конце концов, монархи – типичный атавизм, а тираны, они не только в Тиране, людоеды в короне даже в Африке есть. Да тут раньше со смеху умрешь, прежде чем будешь съеден, глядя на нынешних королей. Правда, в Италии ты сказал что-то про безоблачное небо. И я тогда тебе возразил, что не над Италией, а над всей Испанией безоблачное небо – обычно так говорят, когда собираются бить коммунистов. Так, по крайней мере, поступил Франко. И ты воскликнул: «А почему бы и здесь не произнести эту магическую фразу? Ведь и здесь „коми“ жуть как обнаглели!». И отправился в Грецию, как Байрон, с той лишь разницей, что не погиб.