Царский угодник

Он вскрикнул, отшатнулся от «старца». Но было поздно: воскресший Распутин взмахнул руками во второй раз и вцепился судорожно сведенными пальцами в Юсупова.

– Феликс! – вновь страшно прохрипел Распутин, сплюнул на пол кровавую пену. – Завтра ты будешь повешен!

«Старец» с силой рванул к себе Юсупова, князь почувствовал, как у него клацнули зубы, мозг оглушил удар. Удар Распутина будто бы обладал электрической силой, он пришелся не в какую-то определенную точку, не в одно место, он поразил сразу все тело, внутри все заныло, засочилось болью, сердце тоскливо сжалось.

– Ё-ё-ёх! – вновь вскрикнул Юсупов, пробуя вырваться из цепких рук «старца», но куда там – Распутин впился в него намертво.

– Феликс… – хрипло пробормотал «старец», изо рта его выбрызнула кровь, протекла в бороду. – Феликс!

Ненависть в глазах Распутина сделалась слепящей, страшной, зрачков не стало, словно бы глаза его стали слепыми и ничего теперь не видели, но «старец» видел все.

– Феликс!..

Он начал повторять имя Юсупова беспрестанно, на одном дыхании, с одной частотой, с одним только выражением – страха и ненависти, «старец» тянулся пальцами к горлу Юсупова, а тот, отчаянно сипя, словно в груди, в легких, ему пробили дырку, сопротивлялся из последних сил, увертывался, пятился от Распутина к выходу, к близкой и такой желанной двери, вскрикивал что-то невнятное, хотя ему надо было кричать в полный голос, чтобы привлечь внимание Пуришкевича.

Тот, если бы услышал крик князя, мигом скатился бы по лестнице в подвал и одним выстрелом бы вышиб Распутину мозги из своего «соважа», но в Юсупове словно бы что-то закоротило, произошло замыкание, он по-прежнему не владел собой.

– Феликс! Феликс!.. – продолжал хрипеть Распутин.

В этом продырявленном, отравленном, измочаленным непутевой жизнью теле было столько силы, что одолеть «старца» сейчас могли только дюжие мужики, три или четыре человека, накинувшись на него разом. Юсупов же был изящен телом, не имел ни накачанных мышц, ни борцовской хватки, кости у него были хрупкие, благородные, не то что у Распутина, – у того, несмотря на худобу и жилистость, кости были крупные, в расчете на тяжелое громоздкое тело.

«Старец» продолжал тянуться к горлу побледневшего, посеченного смертным ужасом Юсупова, хрипел, плевался кровью и пеной, а Юсупов вырывался от него – пробовал вырваться, но это никак ему не удавалось, и он тоже хрипел и тоже готов был плеваться кровью.

– Феликс! Феликс!..

Кажется, у Юсупова не было ни одного шанса вырваться из рук «старца», слишком прочно тот вцепился в него, но смертный ужас, наверное, добавил Юсупову сил, он рванулся вниз, к полу, потом повалился вбок, выкручиваясь из рук Распутина, дернулся всем телом – тот торжествующе захохотал, поняв, что Феликс не сможет одолеть его, – затем Юсупов нырнул в другую сторону, саданул несколько раз одной, освободившейся в результате маневра рукой Распутина в живот – тычки были мелкими, острыми, они выбили из Распутина хрип. Юсупов вскрикнул, развернулся под «старцем» и с жесткой, обжегшей горло кипятком радостью обнаружил, что Распутин ослабил свою хватку.

– Феликс! – вновь в беспамятном хрипе произнес Распутин, внутри у него что-то забулькало, он зарычал – удары Юсупова причинили ему боль. – Феликс!

Юсупов еще несколько раз ударил его свободной рукой. Распутин, понимая, что Юсупов уходит, освобождается от него, вцепился обеими руками в плечо князя, с корнем выдрал погон, потом, продолжая хвататься скрюченными руками за воздух, повалился на спину, ударился головой о гранит. Было слышно, как громко хлопнула кость черепа о камень. У другого от такого резкого, навзничь, падения, от удара череп бы разлетелся на несколько частей, словно гнилой арбуз, а Распутин лишь дернул дважды своими обутыми в роскошные резиновые боты ногами да выдавил из груди легкий хрип.

Князь отпрыгнул от него в сторону, выругался грязно, по-мужицки, будто обычный городской дворник, прижался спиной к стенке подвала. Дыхание у него рвалось, выскакивало из глотки.

– Ё-ё-ёх!

«Старец» словно бы услышал этот вскрик, зашевелился, приподнимаясь. Юсупов мигом переместился к двери, рванул ее на себя, распахивая широко, стрелой понесся наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

– Пуришкевич! Пуришкевич!

Пуришкевич, уже изрядно захмелевший, с тяжелым, сонным взглядом, стремительно вскочил – он мигом все понял, – кинулся к двери, столкнулся с Юсуповым и едва не сбил его с ног.

– Владимир Митрофанович, он жив! – выкрикнул Юсупов. Пуришкевич, прорычав про себя что-то невнятное, выдернул из кармана «соваж».

– Застрелите его, он жив! – Юсупов метнулся мимо Пу-ришкевича к своему столу, где лежала тяжелая резиновая дубинка, подаренная Маклаковым.

Схватив эту дубинку – единственное, как ему показалось, стоящее оружие, другого не было, – Юсупов кинулся назад: он боялся, что оживший Распутин уйдет, – нечистая сила, поселившаяся в этом человеке, не хотела сдаваться, не хотела умирать.

Снизу, из подвала, уже доносился шум.

Юсупов понял: это Распутин.