Царский угодник

– Станислав, посмотрите на всякий случай, готов он или нет, – попросил Пуришкевич поляка, уже совсем отошедшего от недавней слабости.

Лазоверт склонился над Распутиным, взял его руку, пощупал пульс, качнул головой отрицательно, потом задрал «старцу» одно веко, обследовал страшный, в кровяных прожилках, закатившийся белок. Выпрямившись, брезгливо отряхнул руки.

– Он мертв!

Подвал закрыли на ключ и поднялись наверх, в кабинет Юсупова: надо было немного отдышаться и прийти в себя.

Холодная мрачная лестница, ведущая из подвала наверх, оказалась тем самым барьером, который отделяет одно душевное состояние от другого, – они поднялись по лестнице и перешли из болота подавленности, раздражения, слабости, чего-то еще, о чем и вспоминать не хотелось, в некие горние выси, где царила приподнятость, в воздухе витал бодрый дух надежды, братства, борьбы.

– Однако, – сказал Пуришкевич, глянув на большие напольные часы, потом щелкнул крышкой своей элегантной луковицы, привязанной к грубоватой, свитой из первосортного якутского золота цепи, также глянул на циферблат, – однако…

Время было очень позднее, глухое – четвертый час ночи.

– Надо поторапливаться. – Великий князь не выдержал, нервно потер руки. Лицо его было оживленным, светлым. – Не то скоро рассветет.

– Рассветет еще не скоро, – возразил Пуришкевич, – зима на дворе, но сейчас действительно самая пора Гришку опустить головой в прорубь.

– Господа, господа. – Юсупов поднял обе руки, призывая собравшихся. – Сейчас всем и займемся, но прежде – по бокалу шампанского.

– Великолепная мысль, – поддержал великий князь, – за удачу!

Была поспешно разлита бутылка «Мадам Клико». Шампанское было сухим и горьким, как спирт, от него остро покалывало во рту, щипало ноздри, внутри возникало, распространялось по всему телу ощущение хмельной, радостной легкости, некоего тепла. Настроение у заговорщиков было приподнятое: все считали, что совершили для России великое благо.

– Скажите, господа, – возбужденно заговорил Юсупов, – я один раз стрелял или два? – Вопрос был неожиданным.

– Один, – сказал великий князь.

– Один, – подтвердил Пуришкевич.

– А мне почему-то кажется, что два… Неужели я только один раз нажал на курок?

– Это нервное, Феликс, это пройдет. – Великий князь поднял фужер с шампанским, посмотрел его на свет – играющие точки-пузырьки вели активную жизнь, прыгали, резвились в хрустале будто живые, веселились. – Вы стреляли один раз…

Юсупов также приподнял свой фужер, глаза у него сделались далекими, задумчивыми, он неверяще качнул головой и вздохнул. Много позже, уже в преклонном возрасте, он подаст в суд, обвинит американцев, создателей фильма об убийстве Распутина, в подтасовке фактов, на этом суде он будет утверждать, что стрелял два раза. Но стрелял он один раз.

– Один, один раз, Феликс, – прогудел Пуришкевич, – и не майтесь вы этим… Выплесните из головы, словно бы ничего этого не было.

– Попробую, – продолжая радостно улыбаться, неуверенным голосом проговорил Юсупов, подошел к шкафу, достал оттуда бутылку французского коньяка. – Теперь этого отпробуем, – сказал он, – после холодного шампанского очень согревает.

– Рецепт известный, – подтвердил великий князь.

Сухотин тем временем натянул на себя распутинскую шубу, нахлобучил глубоко на голову бобровую шапку, прошелся перед собравшимися.

– Ну как, похож?

– Вылитый Распутин, – одобрительно проговорил Пуришкевич, огладил рукой свою темную, кое-где уже начавшую посверкивать серебряными прожилками бородку, достал из нагрудного кармана френча пенсне, нацепил на нос, повторил: – Вылитый Распутин!

Сухотину и Лазоверту пора было уезжать – для этого Сухотин и нарядился в распутинскую шубу. А вдруг где-нибудь около решеток юсуповского дворца пасется, шмыгая простуженным носом, шпик и ждет Распутина? Вдруг охранка выследила их? Ведь за то, что «гороховые пальто» упускают своих клиентов, по головке не гладят.

– Ну что… С Богом! – сказал Пуришкевич. – Маршрут знаете?

– Так точно! – четко ответил Сухотин. – Сейчас на Варшавский вокзал, там оставим санитарный мотор. – Так он называл машину Пуришкевича, перекрашенную в белый цвет. – Одежду Распутина сдадим на сжигание, сами пересядем на извозчика, доедем до дворца Дмитрия Павловича и оттуда на его автомобиле вернемся сюда. За трупом…

Ради конспирации было решено сменить машины. Да потом, автомобиль великого князя не имеет права останавливать ни один полицейский, а эта деталь – немаловажная, когда в кабине будет лежать мертвый Распутин.

– С Богом! – скомандовал еще раз Пуришкевич.

Сухотин и Лазоверт уехали. С ними для подстраховки – а вдруг возникнут непредвиденные объяснения с военным патрулем либо что-нибудь еще – уехал и великий князь. Пуришкевич и Юсупов остались вдвоем в огромном, гулком, полном таинственных звуков дворце. Внизу, в бывшем винном подвале, лежал третий, мертвый. Пуришкевич налил себе еще коньяка:

– За упокой его души!

– Он этого не заслуживает, – сказал Юсупов и пить «за упокой» отказался.