Царский угодник

Огонь догорающего камина играл на срезах-гранях распятия, от фигурки Иисуса Христа исходил едва приметный свет – распятие было сделано великим мастером.

Распутин не выдержал, спросил:

– Ты чего это там затих? Аль затаился?

– Крест этот очень люблю, – с трудом овладев собою, ответил Юсупов, – он не только красив, он святой силой обладает.

– Хорошая вещь, – согласился Распутин. – Должно быть, дорогая. И много ты за этот крест заплатил? – Распутин так же порывисто поднялся. Было слышно, как хрустнули его кости. Расправил на себе рубаху, складки загнал назад, на спину, за поясок. Подошел к шкафу с лабиринтом, колупнул ногтем одну из зеркальных граней лабиринта. – А по мне, так ящик этот занятнее будет.

По-ребячьи вытянув шею, он открыл одну створку шкафа и начал ее рассматривать.

Юсупов, словно бы одолев в себе последнюю, самую трудную преграду, сипло вздохнул и, наполняясь холодным опасным спокойствием, поднял, будто священник, распятие.

– Григорий Ефимович, вы бы лучше на распятие посмотрели да помолились перед смертью!

Распутин удивленно выпрямился и, держась одной рукой за створку шкафа, скосил глаза на Феликса. Во взгляде его не было ни испуга, ни зла, ни хитрости, ничего из того, что Феликс Юсупов успел засечь, пока Распутин находился в подвале, – возникло что-то обреченное, покорное, по-голубиному кроткое. Он захлопнул створку и повернулся к Юсупову всем телом:

– Ну?

«Господи, дай мне силы покончить с ним!» – снова мысленно помолился Юсупов, набрал в грудь воздуха, ошпарился чем-то – на глазах у него появились слезы. Юсупов громко, прерывисто вздохнул и медленным движением вытащил из-за спины револьвер, снял его с предохранителя.

Распутин стоял перед ним покорный, тихий, с тяжело опущенными руками и склоненной на правое плечо головой, на револьвер он не глядел – глядел на распятие.

Юсупов выстрелил.

Пуля вошла в тело Распутина, встряхнула его всего, все мышцы и кости, внутри даже что-то защелкало, зашипело громко – раскаленная пуля гасила свой жар в распутинской крови, дыханье «старца» осеклось, угасло на несколько мгновений, Распутин раскрыл сухой, горячечный рот, отравленный ядом, из глотки у него вырвался стон, и «старец» повалился лицом вперед, на пол, на сахарно-белую медвежью шкуру.

Юсупов опустил револьвер.

Огонь, горевший в камине до этой минуты, неожиданно приподнялся над головешками и потух. Сверху по лестнице, громко топая ногами, скатились заговоршики. Все были возбуждены, толкались, мешали друг другу, кто-то зацепил рукой электрический выключатель – и свет в подвале погас.

Сделалось черно, холодно и страшно. Где-то вверху, над крышей юсуповского дворца, взвыл, пьяно загоготал ветер, громыхнул железными листами, стих на мгновение и снова загоготал.

Холодная сыпь побежала у Юсупова по спине, выстудила хребет, в груди тоже возник холод, опалил глотку, кто-то, невидимый в черноте подвала, наткнулся на князя и задавленно, будто ему пальцами стиснули горло, вскрикнул. Юсупов боялся сдвинуться с места: а вдруг наступит на тело Распутина?

Наконец кто-то нашарил на стене головку выключателя, щелкнул – в подвале загорелся свет.

Распутин хоть и падал лицом вниз, будто бы споткнувшись, а лежал уже на спине, глаза его были закрыты коричневыми, словно подпеченными изнутри веками, щеки и лоб бледнели восково, по правой щеке пробегала легкая судорога, руки были сжаты в кулаки.

– Все. Готов! – облегченно произнес Дмитрий Павлович. – Даже не верится.

– А чтобы верилось – в него надо еще пару пуль всадить, – сказал Пуришкевич.

– Не нужно, – протестующе махнул рукой Дмитрий Павлович, – и без того все ясно. Сейчас будет агония. Но здоров же все-таки, черт! – воскликнул он восхищенно. – Столько яда принять! А добила все-таки пуля.

На кремовой рубашке Распугана проступило кровяное пятно. Пятно было небольшим, пуля всадилась в тело и, судя по всему, пробила сердце.

Все склонились над Распутиным, было интересно посмотреть на поверженного мужика с гнилыми зубами, вздумавшего управлять Россией, менявшего министров, будто иной хозяин нерадивых экономок в доме, входившего в царский дом, как к себе в спальню, бабника и мота, но интерес этот носил животный характер, не больше, ничего иного в нем не было.

– Все-таки я по-прежнему предлагаю пару пуль… Ради страховки. А? – настаивал Пуришкевич. – Никогда не помешает.

Это предложение Пуришкевича потом вспоминали много раз. Но им не воспользовались.

– Лишняя стрельба может повредить, она обязательно привлечет к себе внимание, – занервничал Юсупов. – Не забывайте, что напротив находится полицейский участок. Это во-первых. А во-вторых, лишние выстрелы – это лишняя кровь. – Он оглянулся. – Представляете, сколько крови натечет из этого кабана?

– Кровь легко смывается, – спокойно произнес Пуришкевич, внимательно осматривавший Распутина, выпрямился. – Поздравляю вас, Феликс Феликсович, вы попали в сердце.

– Сомнений нет, Распутин убит, – сказал Дмитрий Павлович. – Давайте стащим его со шкуры на пол. Он может всю шкуру испачкать. Жалко полярного мишку…

Так и поступили.