Царский угодник

Никто, ни один человек в мире не мог убедить его в обратном. Распутин попал в точку. Как это ему удалось, как он высчитал телеграмму, кто его предупредил о ней – загадка.

Когда царица-мать приехала к сыну во второй раз, тот вообще не стал слушать ее, а, неожиданно отвердев лицом, вызвал к себе дежурного генерал-адъютанта и приказал подать в Ставку к Николаю Николаевичу царский поезд, который должен переместить великого князя вместе с адъютантами, штабом и челядью на Кавказ, к месту его новой службы.

Царица-мать была этим потрясена не меньше, чем ее сын, получивший с фронта злополучную телеграмму, предсказанную Распутиным. Уехала она от сына бледная, с жестким взглядом низко опущенных глаз. Когда сын хотел проводить ее, она сделала рукой резкий взмах:

– Не надо!

Командование российскими войсками Николай Второй принял на себя.

Царь дважды выслушал Распутина насчет Хвостова, покивал головой, обещая, что подумает, и, судя по всему, оба раза забывал об этом. А может, и не забывал – лишь вид делал, что ничего не помнит, – забот у него было полным-полно, голова болела, большую часть своего времени он теперь проводил в Ставке, в Петрограде был только наездами – утром он поднимался с опухшими пьяными глазами, и если бы не генерал Алексеев, занимающийся за него делами Ставки, положение на фронте вообще было бы плохим. Царь не справлялся с той нагрузкой, которую добровольно возложил на собственные плечи.

Он уже много раз ругал себя за то, что поддался нажиму, согласился снять своего дядю, Николая Николаевича, с поста Верховного главнокомандующего – пусть бы себе дядя бегал, суетился, орал, расстреливал трусов и сдирал погоны с генералов, матерился и устраивал пьяные оргии, и отвечал бы за дела на фронте он, и Россия волком бы смотрела на него, а не на своего государя.

Но дело было сделано, возвращать что-либо на «круги своя» было поздно.

Хвостов же тем временем умудрился проштрафиться, сидел теперь уже не на Волге, а у себя на родине, в Орловской губернии, в жуткой глухомани, общипывал курам хвосты в собственном имении и все свои несчастья валил на лишнее ведро водки, которое он выпил на знаменитой Нижегородской ярмарке и в таком благоухающем отрыжкой, с растрепанной головой, виде решил приударить за смазливенькой актрисочкой одного погорелого театра, прибывшего в Нижний Новгород поправлять свои дела.

Он и канул бы в нети, как до него сделали многие мужи, таскавшие кожаные губернаторские портфели, если бы не его ум, не его изворотливость и дьявольское, не менее острое, чем у Распутина, чутье, распутинское покровительство – «старец» еще не отвернулся от Хвостова, – да неправдоподобное везение. За актрисочку ту он вообще мог угодить в острог, но не угодил ведь…

Не будь этого везения, Хвостов никогда бы не всплыл. С ним произошло бы что угодно: на голову свалилась бы гигантская сосулька и проломила череп, в ногу бы укусила оса и конечность ампутировали, на вонючем нечищеном пруду, украшенном плавающими коровьими лепешками, укусила бы лягушка – и он в судорогах пошел на дно, на корм местным горластым кваквам, – но ничего этого не произошло, умный Хвостов всплыл, выставил свою кандидатуру в Государственную думу от Орловской губернии и прошел в депутаты. Прошел лихо, как никто.

Распутин, узнав о приключениях Хвостова, восхищенно ковырял в носу.

– Силен, однако! – сказал он и от Хвостова не отвернулся, решил все-таки провести его в дамки. – На раз-два не получилось, но это еще ничего не значит, – заявил он, продолжая ковыряться в носу, – есть еще ходы три и четыре. Этот толстяк обязательно должен выйти в дамки. Он мне нужен!

Узнав, что Распутин часто засиживается до утра в «Вилле Роде», Хвостов приехал туда. Гришки в общем зале не было, он сидел в кабинете. Хвостов пробовал сунуться туда, но его не пустили.

Покашляв в кулак, Хвостов скромно сел под пальму, за неприбранный столик.

В Думе Хвостов вел себя тихо, на трибуну, чтобы «отметиться» с речью, не рвался, готовился к решающим дням, когда он потрясет собравшихся блестящим выступлением и течение понесет его во власть, к вершине славы, к министерскому портфелю, а Гришка… Гришка Распутин в этом ему подсобит. Если, конечно, не обманет, не забудет.

А обмануть его «старец» не должен – ведь ему очень нужен свой человек в главном эмвэдэшном кресле, потому что тучи над распутинской головой сгущаются слишком часто, это Хвостов чувствовал очень хорошо. Ощущения его подкреплялись тем, что ему доводилось слышать про Распутина в Государственной думе.

Настал день, когда Хвостов решил, что пора всплывать на поверхность. Он выступил в Думе с речью. Да с какой! Думские залы давно не слышали таких оглушающих аплодисментов. Хвостов выступил против засилия немецкой промышленности в промышленности российской, в частности – в электрической, готовившей для фронта дистанционные трубки и запальники для снарядов. Ни дистанционных трубок, ни запальников не хватало – заводы, контролируемые немцами, их просто старались не выпускать…