Царский угодник

– Радуюсь, – просто ответил царь. – Увидел тебя – и обрадовался. Не министр с какой-нибудь очередной гадостью пришел, не генерал из Ставки с сообщением о поражении, а ты, отец Григорий.

– Это хорошо, – сказал Распутин.

Молчаливый лакей в голубой, расшитой золотыми ветками ливрее принес поднос с двумя небольшими хрустальными фужерами и раскупоренной бутылкой мадеры из царского погреба, поставил поднос на столик. Выпрямился в солдатской стойке, ожидая приказаний.

– Подождите, не уходите, – сказал лакею царь. – Отец Григорий, есть предложение. Перед тем как выпить мадеры, хотите попробовать коньяку по рецепту моего батюшки? – неожиданно предложил царь.

– Как это, по рецепту батюшки? Я что-то не понял. Объясни, – попросил Распутин.

– Объяснять долго. И главное – не объяснишь, слов не хватит. Это надо увидеть, это надо попробовать самому. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, как говорят китайцы. Так и тут: лучше один раз испытать на себе, чем сто раз я буду тебе рассказывать.

– Давай попробуем, – согласно наклонил голову Распутин.

– Принесите коньяк, лимон порезанный, сахарную пудру, – очень вежливо, на «вы», обратился царь к молчаливому лакею в ливрее, проводил его взглядом. – Ну, что за божественное послание у тебя, отец Григорий?

Распутин выпрямился в кресле, вздохнул, взял небольшой хрустальный фужер в руку, посетовал с досадой:

– Йй-эх, не ту посуду этот малый принес!

– Сейчас принесет другую. Вместе с коньяком. Маленькие стопочки с широким дном, чтобы коньяк было удобно держать в руке, подогревать своим теплом…

– А мадеру мы что, пить не будем?

– Почему же? Будем.

– Значит, все равно нужна подходящая посуда.

– И какая же посуда тебе нужна?

– Уважаю обыкновенный стакан. Граненый. Папа, попроси у него два стакана, один для тебя, другой для меня. – Распутин повел бородой в сторону двери, за которой скрылся человек в ливрее. – И извиняй меня! Я, ведь знаешь, везде, всюду, во всех местах стараюсь пить только из стакана. Требую эту посуду…

– Знаю. Принесут тебе стакан, успокойся!

– А как любимец мой, ангел мой… как он себя чувствует?

– Ждет тебя. Я уже сказал ему, что ты приедешь. Обрадовался!

– Ах он мой славный! – не удержавшись, воскликнул Распутин, поставил хрустальный фужер на поднос. – Радость моя! Я за него каждый день молюсь.

– Это чувствуется, отец Григорий. Алексей и спит уже лучше, и головных болей нет. Со мною на фронте, в Ставке был…

– Не трусил?

– Нет, не трусил. Да и как можно трусить представителю фамилии Романовых?

Вошел молчаливый лакей, держа на крохотном резном подносике коньяк, налитый в небольшой золоченый графин, стопки с широким распахом, лимон, тонко нарезанный дольками, совершенно прозрачными от того, что были такими тонкими, сахарную пудру, горкой насыпанную в фарфоровом блюдце.

– Теперь нам принесите, пожалуйста, стаканы, – попросил лакея царь. – Два обычных стакана из столовой.

– Чегой-то ты больно вежлив с ним, – укорил царя Распутин, когда молчаливый лакей ушел.

– Иначе нельзя, отец Григорий. Да и не могу я, – неожиданно виновато произнес Николай, и Распутин невольно, в который уж раз, отметил, что царь – обычный уязвимый человек, который несет на себе непосильную ношу, – лицо у Николая было усталым, постаревшим, в уголках глаз образовались лапки морщин, на висках, в русом, поблескивающем на свету волосе, появилась седина. – Можно, конечно, и хамить прислуге, и за волосы таскать, и кулаком по морде, но…

– Это очень успешно делает великий князь Николай Николаевич, – быстро вставил Распутин.

Царь на секунду умолк, чуть покривился лицом, словно на зубы ему попало что-то твердое, дробь или песок, потом обреченно махнул рукой, и Распутин понял: «папа»-то совсем не знает, что ему делать со своим строптивым высокородным родственничком!

– Не будем об этом, – попросил Николай. – Ты говорил о божественном послании… Что за послание? Ты знаешь, я тебе очень верю, отец Григорий, – признался царь и горько шевельнул ртом.

– Знаю, – наклонил голову Распутин, – я все сделаю, чтобы оправдать твою веру.

– За что мы выпьем, – сказал царь. Морщин около глаз у него стало больше, они густой сеткой поползли на виски, изрябили кожу, и Распутин с жалостью подумал о том, сколько же разного дерьма пытаются вдуть ему в уши многочисленные влиятельные прохвосты – этому же счета нет, и Николаю все приходится пропускать через себя, словно через сито, выуживать из большой грязной массы драгоценные крупинки, имеющие значение для России. Для этого надо обладать не семью пядями во лбу – сорока, пятьюдесятью! И быть наделенным здоровьем Ильи Муромца, чего у Николая, к сожалению, не было.

– Выпьем, – согласно наклонил голову Распутин. – По методе твоего папашки… Да?