Царский угодник

– Генералы – тоже люди, – сказал Белецкий, – та же кровь, та же головная боль, для них – та же погода на улице. – Затем Белецкий неожиданно перевел разговор в другое русло: – Скажите, Григорий Ефимович, а отчего вы так не любите наших союзников, англичан и французов?

– Кого же я в таком разе люблю?

– Немцев.

– Ну что тебе сказать на это, милый? – Распутин задумчиво поскреб пальцами щеку.

– Что хотите сказать, то и говорите, дорогой Григорий Ефимович. Что есть в голове… Без всякой подготовки. Просто интересно знать ваше мнение.

– Ишь какой шустрый, – усмехнулся Распутин. – Однако!

– Ну, если не хотите отвечать – не отвечайте, Григорий Ефимович. – Белецкий сделал вид, что смутился.

– Не могу я любить французов, никак не могу и не хочу, – подумав, проговорил Распутин, – потому что знаю: они тоже не могут полюбить меня. Они – республиканцы и революционеры. – Распутин постарался очень тщательно выговорить слова «республиканцы» и «революционеры», они были очень трудны для его языка. – Я им кажусь, надо полагать, очень смешным… А какой же я смешной? Я могу работать только с монархистами. – Он помахал перед собою рукой, соображая, подбирая слова – подобные речи давались Распутину с трудом. – А монархисты, они никогда не должны воевать между собой, должны уживаться друг с другом. В России властвует царь, в Германии – кайзер, если по-нашему, то тоже царь; что там монархия, что тут монархия, а монархия с монархией не имеет права воевать… Поэтому Россия должна как можно скорее помириться с Германией.

– Вы это говорили и государю, Григорий Ефимович? – Хвостов сощурился: он знал точку зрения, бытующую и в обществе, и в народе, и в сферах, которые принято считать правительственными: война должна быть доведена до победного конца, разговоры о мире считались пораженческими, за такие разговоры полиция бесцеремонно загребала людей и определяла в кутузку.

В Петрограде на этот день сидело несколько десятков рабочих с крупных заводов, мешочников из Вологодской и Архангельской губерний, мещан с питерских окраин и пьяниц. Алкоголиков было больше всего в кутузках, пьяницы почему-то особенно не любили царя, войну с немцами и требовали мира.

– Да, сказал это и папе. – Распутин кивком головы подтвердил собственные слова – ему показалось, что он говорит слишком неубедительно, к словам требуется еще что-то, недовольно отвернулся от Хвостова.

– И что же в ответ государь?

– Отмолчался. – Распутин почесал пальцами лохматую голову, потом пригладил волосы и произнес с огорчением: – Отмолчался и больше не стал говорить на эту тему. – «Старец» сделал рукой приглашающее движение. – Небось князь этот, грузинчик, уже там распорядился?

– Андронников – мужчина расторопный, – похвалил Побирушку Хвостов, – в самый раз для таких дел.

– Тогда к столу, господа. – Распутин двинулся было в залу, но вдруг остановился и косо глянул на Белецкого: – А ты чего, милый, молчишь? Задал вопрос, получил ответ и завязал губы тряпочкой?

Белецкий от неожиданности даже вздрогнул. Ответил уклончиво мягким, вкрадчивым голосом:

– Думаю, Григорий Ефимович!

– «Думаю», – передразнил Белецкого Распутин, покривился лицом. – Знаю я, о чем ты думаешь!

Белецкий еще раз вздрогнул: ему показалось, что Распутин читает его мысли, – а Белецкий, оглядывая распутинскую прихожую, думал о том, что неплохо бы составить список генералов и важных чиновников, бывающих здесь, – ведь они приходят на Гороховую не из любви к этому неряшливому, пахнущему жареными семечками, кислыми огурцами и дегтем «старцу», они приходят со взятками и просьбами продвинуть их по службе – точно так же, как Распутин продвинул его с Хвостовым.

Но что положено цезарю – не положено быку, что дозволено Хвостову с Белецким – не дозволено какому-нибудь обедневшему помещику из-под Воронежа по фамилии Голопупов или чиновнику Департамента железных дорог Живоглотову.

– Действительно, думаю, – поспешил прервать опасную паузу Белецкий, – о том, как хороша жизнь, угодная Господу Богу.

– За Бога не прячься! – сурово произнес Распутин. – И за мной и моими клиентами не следи! Понял, милый?

Нет, он и впрямь был всевидящим, читал чужие мысли, напрягался лицом, потел и обязательно проникал внутрь человека, которого хотел вывернуть наизнанку.

– Обижаете, Григорий Ефимович, – дрогнувшим голосом проговорил Белецкий. – Я за вами никогда не следил Я вас охранял. И продолжаю охранять.

– Не будем пререкаться, я все сказал, милый. – Распутин вновь сделал приглашающий жест: – В залу прошу!

Хвостов отметил, что в большой темноватой прихожей Распутина, на столе, стояло оловянное блюдо с вареным, в мундире, картофелем и рядом, по одну сторону от блюда – миска с огурцами, по другую – большой лоток с нечерствеющим подовым хлебом, подумал невольно, что, если бы не принесенная икра с осетром, Распутин так бы и угощал их хлебом, огурцами да картошкой в мундире.