Царь Живых

Но и не занимающие формальных престолов Цари Мёртвых крайне опасны. И ошибаются признающие за ними право на существование и даже позитивную роль в очистке от некробионтов, в том числе и от вампиров. Ничего тут позитивного нет, и вот почему.

Если подданных (т. е. пищи) Царю не хватает — он их делает. Из живых. В масштабах, сравнимых с масштабами действия тактического оружия массового поражения. Тем и опасен.

На прощание Адель поцеловала его. Чувственного в этом поцелуе было немного, но…

— Ты ангел, — прошептал Иван. Сам не знал, как вырвалось. Не любил он таких слов. Иван был атеистом. Бога нет, если гибнут дети. Но он сказал и повторил:

— Ты ангел!

— Да… — покладисто согласилась Адель. И, если дар не ступил на скользкий путь дезинформации, не солгала.

Адель была ангелом.

Иван и сам отчасти догадывался…

Вот и прозвучало слово «ангел». Прозвучало сигналом к атаке.

Атаку предвижу с обоих флангов — одновременно. Обычно для атакуемого это заканчивается печально… Раньше по крайней мере всегда так бывало, во все века и эпохи — от Канн до Сталинграда. Завершалось полным окружением. А как сказал один известный стратег, окружённое со всех сторон подразделение должно непременно сдаться[16].

Положение пиковое. Слева грохочет железная поступь когорт ортодоксов-материалистов, на ветру реют штандарты с родоначальниками, стенают в обозе прикованные к колесницам победителей эмпирио— и прочие критицисты, и неумолчно бьёт барабан: нет! нет! нет! Нет бога, нет чертей, нет ангелов… Есть лишь источники и составляющие части.

Справа топот копыт — разворачивается в атакующую лаву кавалерия религиозных ортодоксов… Тех самых, что уверены: у демона рога, хвост, волосатые козлиные ноги и смрадно-серное, никаким орбитом и диролом не спасаемое дыхание. А ангелы, соответственно, парят… И парят, и парят, и парят… Потому что сесть не могут. Не на чем им сидеть. Ввиду функциональной ненадобности седалищной части организма.

Окружают… Кольцо смыкается.

Но пусть сдаются грезящие об альтернативной службе Швейки-Гашеки. Мы сорванными голосами процитируем гвардейца Камброна… И будем драться.

А не-ортодоксам напомним одну уже прозвучавшую вводную.

Человек — сложная боевая система. Многоуровневая. Не все его тактико-технические характеристики достаточно изучены. И не стоит забивать головы зловонными адскими безднами и высшими материями эмпиреев. И ангелы, и демоны — всё это мы. Но на разных уровнях.

Доступно излагаю?

Непонятно? Трудно? А что, господа кадеты, в этой жизни легко? Легко только армейские повестки в унитаз бросать, и то пока фановая магистраль не засорится — тогда начинаются трудности.

И ароматности.

Глава 2

Слава Полухин умирал страшно.

Лечение не помогло, самая надёжная и радикальная хирургия — осиновый кол в печень укусившего вампира — запоздала.

Процесс, поначалу в виде лёгкого недомогания, начался в тот момент, когда гладко выстроганное дерево обугливалось в корчащемся теле Наи. Агония наступила через полчаса после возвращения Ивана.

Агония была долгой.

Очень долгой…

Полухин горел.

Горел в полном смысле этого слова — заживо и изнутри, без видимых глазу дыма и пламени. Иван слышал о таких случаях — на уровне сказки, страшноватой легенды, — о сгоравших дотла людях. Сгоравших без пожара, без малейшего возгорания окружающих предметов. Ходили страшилки об остававшихся порой в постелях маленьких кучках золы — лежавших на белоснежных, ничуть не обуглившихся простынях…

Человек на три четверти состоит из воды — и это затягивало агонию. Тончайшие струйки горячего пара вырывались из пор кожи — окна в комнате давно запотели. Пор не хватало, кожа — на глазах высыхающая, становящаяся ломкой — лопалась, покрывалась трещинками — и из них тоже валил пар…

Громких криков не было: лёгкие и трахеи обуглились в первую очередь — вместе с другими внутренними органами. Но звуков раздавалось достаточно. Более чем достаточно.

И страшные то были звуки.

Содержимое растерзанной аптечки валялось на полу.

Наташка не выдержала — убежала в другую комнату. Убежала после получаса отчаянных попыток помочь, облегчить, экспромтом найти лекарство… Убежала, когда стало ясно — не поможет ничто.

Иван остался. Стоял рядом. Смотрел. Только Воинам стоит смотреть до конца на такое — чтобы никогда не закралось сомнение, чтобы не дрогнули сердце и рука в момент решающего удара.

…Вид и звук были ещё не самым страшным в этой сцене. И даже не запах, хотя зловоние было кошмарным.

Полухин оставался в сознании. Кричать не мог, но оставался в сознании. Почти до конца — внутренний жар шёл мимо мозга. Почти до конца… Почерневшие, обугленные куски мышц отваливались с костей, глаза лопнули, брызнув мутно-горячей жидкостью, — а Славик всё пытался что-то не то сказать, не то показать Ивану… Что-то, открывшееся ему в эти минуты…

Велика порой цена за право остаться живым.

* * *

Парма.

Кулом катит серые воды — из откуда-то в никуда…

Белая ночь. Действительно белая — не серое марево в болотном граде царя-реформатора.

Белая ночь за окном чуть накренившегося бревенчатого дома. Родительского дома.