Царь Живых

Она не видела, чем он вошёл в неё, но поняла, что — нет, нет, ещё не оно, ещё не случилось главного, чего она желала всё сильней и сильней, а боялась всё меньше и меньше… Поняла потому, что сейчас он спустился, спустился ниже, спустился вдоль неё губами — подбородок, шея, свод груди — и сейчас губы и язык ласкали её сосок — и сосок увеличился, набух, он никогда не увеличивался и набухал так — ей казалось, что он стал огромным, просто гигантским, что таких ни у кого не было и никогда не будет… А потом губы занялись его, соска, родным братом — маленьким братишкой-заморышем, — а воспитывали и учили всему выросшего первенца уже пальцы правой руки… Пальцы его правой руки…

А левая оставалась там же — там, где она хотела всё ему дать и всё получить от него… Она чувствовала, как у неё внутри напряглось, сначала испуганно напряглось — взяв во влажно-упругий плен желанного, но незнакомого пришельца, — и она постарались раскрыться, раскрыться, не разводя бёдра, их развести шире было нельзя, она постаралась раскрыться там, не зная и не понимая, чем и как она это делает, но желая раскрыться и впустить его далеко, так далеко, как он хочет — и даже дальше, так, как хочет того она, и — о чудо! — всё у неё получилось, и пришелец, скорей даже герольд, посланник, предвестник того, главного и желанного, ждать коего сил оставалось всё меньше, — вошёл, вошёл уверенно, но всё равно нежно, вошёл глубоко, так глубоко, как хотел, — . и даже глубже, так, как того хотела она… И был в ней, и ласкал её… Но этих ласк ей стало уже мало… Она застонала — в первый раз…

Её губы изнывали, они жаждали его губ, и она впервые взяла инициативу на себя — неуверенно, словно спрашивая: можно? — она повлекла его вверх. Его губы вернулись к её губам, но! — она чувствовала, она прекрасно чувствовала, с каким сожалением расстаются они с её грудью — с грудью, которой она никогда уже не будет стыдиться, которой она всегда будет гордиться — потому что он хотел, потому что лучший в мире мужчина хотел ласкать и ласкал её грудь именно так… Её руки, сначала неуверенно — волосы, шея, плечи — и очень целомудренно опускались вниз — всё дальше и всё уверенней…

Она хотела, она очень хотела, она сгорала от этого желания — коснуться там — она не называла это даже в мыслях — она была современная, хоть и девушка — она читала книги, и смотрела фильмы, она знала, что как устроено и для чего служит, но никогда не прикасалась к этому и даже не рассматривала вблизи вживую… Она коснулась там вскользь, словно случайно, словно нечаянно, коснулась и повела руку дальше, на секунду замерев от ожидания его реакции… Его правая рука скользнула тут же вниз с её груди, взяла её ладонь, покрыла сверху и положила туда, где она только что мимолётно прошла лёгким касанием, — и научила всему, нет, конечно, не всему, всё ещё впереди, она ещё рассмотрит это подробно и внимательно — нет! хватит!! к чертям ханжество — она ещё рассмотрит подробно и внимательно его член — никаких «это» — так, и только так, она будет называть — недолго, пока не придумает настоящее и нежное имя… Ей хотелось рассмотреть всё вблизи и в подробностях, и не только рассмотреть — она вполне современная, хоть и девушка — она попробует, она обязательно попробует всё-всё, что можно сделать с его членом, и вкус попробует непременно тоже, но это потом, это чуть позже, а сейчас она хочет одного, и только одного…

Он снял её руку так же осторожно, как и положил, и чуть передвинулся, не переставая целовать её и ласкать грудь, и она поняла: сейчас! сейчас!! сейчас!!! — и застонала через закрытые поцелуем губы. Застонала от счастья.

…Она почувствовала, как что-то покинуло её, и пришло другое — медленно, очень неторопливо, и было оно больше, гораздо больше, и входило туго, всё внутри раскрывалось, разворачивалось и принимало назначенное природой и долгожданное — потом она (и он?) почувствовала мягко-упругое сопротивление какой-то преграды, и движение приостановилось, и она опять застонала, нетерпеливо и громко, и…

И подалась вперёд, нетерпеливо и резко, как долго взводимая пружина, и одновременно обхватила его сзади — вжала, буквально втиснула в себя… И закричала — впервые во весь голос закричала. Но не от боли — многое пыталась вспомнить Наташа потом про этот вечер, но боли вспомнить так и не смогла…

…Он вошёл в неё, вошёл глубоко, так глубоко, как хотел, — и даже глубже, так, как того хотела она; крик её не смолкал, всё внутри сокращалось и тут же расслабляясь снова, всё быстрей и быстрей, и она чувствовала, как в нём, ставшем сейчас частью, неотъемлемой частью неё, в ответ рождаются и рвутся наружу такие же сокращения — и слышала, как он тоже стонет, впервые стонет…

Эту ночь, начавшуюся именно так, они провели вместе. И много чего ещё было той ночью… Не было лишь страха — у неё… И боли — у обоих.

Хотя рядом, за стеной, — тонкий слой мелкого пепла повторял контур скорчившегося в агонии тела.

Но смерть спрятала своё жало, и не было победы её… Чужую смерть тоже надо уметь побеждать.

Глава 4