Царь Живых

Она стояла у окна. В другой комнате. Она не видела ничего — там, за окном. Глаза открыты — но перед ними пустота. Чёрная пустота. Она ушла на середине жуткой агонии, когда всё стало ясно — и неизбежный финал, и то, что они ничего не смогут сделать, ничем и никак не помогут… Сбежала. Это была не слабость души, есть зрелища, которые могут выдержать только родившиеся с сердцем Воина — да и то не все… Она не кричала, не билась в истерике — стояла у окна, скрестив на груди руки, вцепившись пальцами в плечи — и не чувствуя, что на плечах останутся синяки… Она держала себя в руках в полном смысле слова…

Когда он подошёл, когда он обнял её, она поняла, что кончилось всё, кончилось всё и навсегда, потому что иначе бы он оставался там — до конца. И — она крепилась и Держалась, пока была одна, все медленно ползущие минуты, пока была одна, а сейчас, когда он пришёл и обнял её, что-то в ней сломалось и рассыпалось — её била крупная Дрожь, и рождались где-то внутри, где-то очень глубоко внутри, но искали дорогу наверх и, конечно, нашли бы её, эту дорогу, — рыдания…

Он гладил её по плечам и волосам, он аккуратно и нежно разжал её втиснувшиеся в плечи пальцы — он отдавал ей часть своей силы и брал взамен её боль… Она развернулась — от окна к нему и — впервые за последние минуты увидела что-то, кроме чёрной пустоты, — его серые глаза. Сила шла от них — к ней, а боль — обратно. И она смотрела в эти глаза, она положила руки ему на плечи — и ей захотелось, чтобы исчезло всё, всё вокруг, чтобы исчез весь этот жуткий, залитый кровью, слезами и страхом мир — а они бы остались, остались в маленькой капсуле, в уцелевшей спасательной шлюпке взорвавшегося космического корабля — и чтобы капсула была с непрозрачными стенками, и чтобы летела в другую Вселенную — чистую и светлую… И Наташа полетела туда — прикрыв глаза и полуоткрыв губы…

Потом она многого не вспомнила, хотя и старалась… Она не помнила, как оказалась на кровати, а он оказался рядом — может, обмякли и подкосились ноги, а может, он её приподнял и осторожно положил, — она не видела и не помнила ничего, потому что глаза её были закрыты, а губы нашли его губы… Она не помнила, как он раздевал её — наверное, нежно и бережно, раз всё стёрлось, — и в памяти осталось лишь два момента: как она совсем не стеснялась своей груди, а она давно стыдилась её, ей казалось, что на фоне роскошного бюста Наи у неё малозаметная грудь-замухрышка, и это было её вечной проблемой и комплексом, а сегодня и сейчас она не стеснялась — ни когда куда-то делась прикрывающая грудь ткань, ни когда осторожные, ласкающие пальцы коснулись сосков — ни потом, когда соски её впервые узнали, на что способны язык и губы мужчины… И ещё одно запомнила она про эти минуты — как лёжа на спине, выгнувшись, поднимала бёдра вверх, помогая ему — уже нетерпеливо…

Потом была рука, только его рука… Она постаралась развести бёдра как можно шире, ещё шире, она постаралась раскрыться — она знала, что хорошо в первый раз не будет, и лишь хотела, чтобы не было больно и страшно… Рука не спешила, рука не торопилась, но страшно ей стало всё равно — когда наконец его палец впервые осторожно проник в неё и тут же вышел обратно — чуть быстрее, чем проник… Он понял всё! Он понял всё, и всё может стать как этой весной, когда она решила — будь что будет — плюнуть на принцев и покончить наконец со всем этим… Покончить и начать, но всё равно ничего не вышло — не у неё не вышло… Но сейчас всё было не так, не было округлённых глаз, и не было дурацких вопросов, и не было суетливых движений, и не было маскирующей бессилие грубости — опять была лишь рука, ещё более неторопливая и нежная…

…Он не вошёл в неё, не вошёл ещё ничем, даже снова пальцем, когда ей вдруг стало стыдно — ей казалось, что горячая жидкость переполняет её, и поднимается всё выше, и сейчас покажется, выступит, расплещется снаружи — и его пальцы попадут в это болото, это неправильно, это слишком много, так не должно быть, у неё было уже… она целовалась с парнями… и даже… но так не было — и ей было почему-то стыдно, и она успела подумать, что, когда он наконец войдёт в неё, она умрёт со стыда — но тут он вошёл, даже едва начал входить в неё, опять пальцем — и стыд куда-то исчез, она не умерла от стыда — она раскрылась ещё, она раздвинула бёдра шире, ещё шире, хотя только что это казалось ей невозможным, — и подалась вперёд и вверх, навстречу его руке — нетерпеливым движением… Она уже не думала, никак не думала, что хорошо в первый раз быть не может, и хотела уже не только избежать боли и страха…