Царь-Север

Метель закипала в котле тёмного таёжного урочища; белыми пустыми пузырями и серой пеной потекла, покатилась позёмка, вынимая откуда-то прошлогодние листья, градом осыпая промороженную ягоду на рябинах, на боярышнике.

Двигались они – бок о бок. Зимогор поддерживал «туриста», уже едва-едва переступавшего обмороженными ногами. Потом, когда вскипела внезапная метель, охотник остановился под кедром.

– Постой пока тут…

– А ты? Далеко?

– Через минуту вернусь.

Зимогор хотел проверить ориентиры, по которым двигался к избе. Он всего лишь на мгновение вырвался вперед – так, по крайней мере, показалось. Вырвался – и тут же пропал впотьмах. (Упал с обрыва, как позднее выяснилось.)

Беспокощный, словно младенец, оставшийся без папки в чёрном «лесе», Тиморей постоял, потоптался на месте, поглядывая по сторонам.

– Ау! – пробормотал. – Ты где?

В ответ ему только метель засвистела соловьём-разбойником. Не зная, что делать, но чувствуя, что замерзает, Дорогин руки выставил вперед, пошарил, разгребая колючую крупу. Крикнуть хотел, позвать, но духу не было в груди; такая слабость. Он походил вокруг дерева, сначала держась за какую-то хвойную лапу, а потом – незаметно для себя – отошёл подальше, и…

И тоже сковырнулся под обрыв – следом за охотником. И хорошо, что камни под обрывом обложило толстым слоем ваты, а иначе быть бы голове расколотой легче астраханского арбуза.

По гладкому снежному скату – словно по скату крыши – Тиморей докатился до бревна, лежавшего на берегу. Сил почти уже не было. Никаких. И никаких желаний, кроме как заснуть, если даже это будет его последний сон. Дорогин притулился к мохнатому какому-то бревну и закрыл усталые глаза. Только не тут-то было! Поспать ему не дали. Бревно-то оказалось не простое – говорящее.

Скрипучим, деревянным голосом бревно сказало:

– Кажется, дошли. Ещё пятнадцать метров.

И Тимоха вдруг затрясся мелким смехом – снег с него посыпался.

– Ты чего? – спросило удивленное бревно.

Смех чем-то был похож на подзарядку аккумуляторов. Душа встряхнулась. И откуда только силы появились. Дорогин подхватился, бодро крикнул:

– Эй ты, бревно! Вставай!

Наверх – по гладенькому снежному накату – выползать им пришлось на четвереньках, по-другому никак не получалось; очень крутым оказался угол наклона.

Подошли к зимовью. Постояли, разглядывая в мутно-молочном свете метельного месяца. Хорошая была избушка. Именно – была. В том смысле, что сплыла. Потому что рядом с ней стоял вековечный листвяк. А могучая пурга – совсем недавно – своротила дерево. Падая, листвяк шарахнул прямо по трубе. Крыша треснула – стропила сломались.

Внутри, куда они вошли со свечками, как в тёмный храм, тоже оказалась печальная поруха. Половина печки развалилась. Кусками замороженного мяса на полу валялись кирпичи с белой шерстью инея. Шелуха известки хрустела под ногами.

Погасивши огарок свечи, Дорогин обреченно сел на холодную табуретку, стоявшую возле порога. Попробовал пошевелить ногой – кирпич толкнуть хотел. Ступня почти не слушалась.

– Помнишь, – удручённо заговорил он, – позавчера или когда… Ну, там была изба… на правом берегу… Мы пришли вот так же, а она сгоревшая… Всё против меня…

Молча выйдя за двери, Зимогор обломал сухие ветки с упавшего дерева.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок! – сказал, сваливая ветки у печи. – Попробуем протопить.

– Бесполезно. Всё против меня…

– Ну, что ты заладил? Заткнисть.

– Да я же говорю… Смотри, что начинается…

Устье дымохода было, наверно, завалено обломками кирпичей и снегом. Ядовито-чёрными тугими облаками дым наружу повалил, пластами поднимаясь к потолку. Заклубился, закружился, не находя дорогу к распахнутой двери. Дымный студень, уплотняясь, отрывался от потолка, опускался. У Тиморея слёзы покатились – то ли от дыма, то ли…

У охотника горло дымной ватой забило.

– Пошли! – Он грязной рукою отмахивал дым от себя.

– Я никуда не пойду…

– Ну, что мне? На колени встать? Упрашивать?

– Не надо. Иди один…

Зимогор – сколько в нём пороху, черт побери! – вспыхнул и опять за грудки схватил.

– А я тебе что говорил?! Что я тебе, козлина, говорил?! Я тебя предупреждал?! Предупреждал. А ты? Кто зубоскалил надо мной: «Боишься…» Кто зудел над ухом? А теперь: «Никуда не пойду»?! Раньше надо было заявочки такие делать. Сидел бы в тепле, семечки лузгал. А теперь… – Он отшвырнул художника к порогу. – Теперь, скотина, я тебя пинками погоню! Ты здесь подохнешь, а я отвечай? Рота, вперед! И желательно с песней!

18

Пурга сбивала с ног, да только не она здесь виновата, потому что даже и потом, когда пурга утихла, Дорогин всё равно продолжал на ровном месте падать и ни в какую уже не хотел подниматься. Он подолгу лежал на спине, почти не ошущая морозного прикуса между лопатками. Не моргая, стеклянно смотрел в небеса. Вот Большая, а вот Малая Медведица… Вот Кассиопея… А вот это что? Наверно, то, что нужно…