Царь и царица

Тут и своевременное обеспечение городов, а в частности столицы, продовольствием и топливом, и понижение, в интересах бедных лю­дей, цен за проезд по городскому трамваю, — (чем она одновременно обнаруживает свое не­знакомство с русским строем вообще и, между прочим, с основами городского самоуправления); тут и необходимость наблюдения за производством заводами боевых припасов. И, надо признать, что в общем суждения ее по этим вопросам отличаются здравым смыслом и под­сказаны горячим желанием облегчить положение неимущих и содействовать благоустройству в стране. С большим мужеством, в виду ее немецкого происхождения, высказывается она против поднятой во время войны травли балтийских немцев и бессмысленности преследования лиц, носящих немецкие фамилии.

В этом отношении ярко сказывается, насколь­ко Александра Феодоровна отличалась рассудительной деловитостью и практичностью, коль ско­ро ее природный здравый смысл не был затемнен излишней страстностью.

Проявляется в переписке с Государем и ее принципиальность. Характерно в этом отношении ее замечание по поводу предложенного Распутиным способа получения средств для благотвори­тельности путем награждения богатых банкиров чинами и орденами: «Неужели, — говорит она, — надо прибегать к таким дурным способам для получения денег на помощь страждующим»!

Но, увы, не одна страстность порой лишала Государыню способности разбираться в событиях; была этому и иная еще причина — присущая {46} ее характеру, почти безграничная самоуверенность и самонадеянность. Александра Феодоровна никогда в правильности своих суждений не со­мневалась и всякую, зародившуюся у нее мысль, почитала за безусловно верную, не подлежащую оспариванию.

О степени ее самоуверенности красноречиво свидетельствуют опять таки ее письма Государю, в которых вообще с такой необыкновенной чет­костью и выпуклостью выступают все черты ее характера. Я имею в виду в данном случае ее сообщения Государю о разговорах, которые она имела с гр. П. Н. Игнатьевым (министром народного просвещения) и с очень близким ко двору лейб-медиком С. С. Боткиным. По по­воду этих разговоров она пишет, что «разъяс­нила им, в чем они ошибаются и теперь они это поняли». — Таким образом, Александре Феодоровне представлялось, что достаточно ей было поговорить с кем либо, только бы он не принадлежал к числу ее врагов, которых она видела повсюду, чтобы ее собеседник сразу поумнел.

Это не преувеличение. Так, 30-го августа 1915 года она пишет Государю по тому же поводу: «я говорю во всю. Необходимо всех встряхнуть и показать, как следует думать и поступать», — а 4-го сентября: «приходится быть лекарством для смущенных умов, подвергающихся действию городских микробов».

Не меньшую самоуверенность проявляет Ца­рица, когда говорит о присущей ей энергии и твердости воли, в недостатке которых она мяг­ко, косвенно, но постоянно упрекает Царя: «На мне надеты невидимые штаны. Я ношу бессмертные штаны». — «Уверяю тебя, я жажду показать всем этим трусам свои бессмертные штаны, я вижу, {47} что присутствие моих черных брюк в ставке необходимо, такие там идиоты».

Не взирая на то, что Николай II всемирно отстаивал безграничность своей власти, которую он, как я уже указывал, подчас даже превышал, тем не менее, сама по себе власть его не прельщала и не захватывала, поскольку она не касалась возможности удовлетворения личной при­хоти и в вопросах по существу малозначущих. Отстаивал Государь свое самодержавие по причинам исключительно принципиального свойства. Во-первых, он был глубоко и искренно убежден, что самодержавие — единственная форма правления, соответствующая Poccии. Во-вторых, он считал, что, при венчании на царство, он дал обет передать своему Наследнику власть в том же объеме, в котором сам ее получил.

Теорию эту поддерживала и Царица. Проповедывали ее и крайне правые, фанатично доказы­вая, что русский самодержавный Царь не имеет права чем либо ограничить свою власть. Соот­ветственно этому и Николай II почитал себя в праве отречься от престола, но не в праве сократить пределы своих царских полномочий. Придерживаясь такой теории, оставалось признать, что неизбежное во времени изменение формы правления может произойти в России только насильственным путем, но этим самым как бы уза­конивались и оправдывались всякие революционные действия. То обстоятельство, что теория эта не выдерживает никакой критики, для Государя не имело значения, так как с годами он все более был склонен основывать свои действия не на велениях разума, а на исходящих свыше внушениях, которые он определял словами: «Так мне Бог на душу положил».

Именно то обстоятельство, что Государь, {48} пропитанный религиозностью, глубоко верил, что власть ему вручена самим Богом, обязывало его относиться к своему служению с уже ука­занной мною величайшей самоотверженностью, а теократическая точка зрения превращала

«le bon plaisir du roi» в «la suprême volonté de Dieu».