Царь и гетман

– В царском желании ты не должен сомневаться, – еще резче и настойчивее сказал первый. – Белая Церковь уступлена полякам еще по договору тысяча шестьсот восемьдесят шестого года; притом же с того времени царь заключил теснейший союз с королем против шведов, так что нарушать договор он и не может желать; а ты мешаешь успешному ведению войны, отвлекаешь польские войска и упрямством своим навлекаешь на себя гнев царя.

– Упрямством, – тихо, задумчиво повторил Палий, – упрямством… Упрямством я помогаю и царю, и королю… Я за-для того й заняв Билу Церкву, що боявся, щоб вона не досталась и царьским, и королевским ворогам – шведам, бо… бо вы сами горазд знаете, что у ляхив нема ни силы, ни ума, вони и своих городив и фортеций не вмиют обороняти… А в моих руках, пане, Бела Церква не пропаде, мов у Христа за пазухою.

Эта простая, но логическая речь не могла не озадачить ловкого дипломата, еще недавно от имени царя ведшего переговоры с венским двором и не встретившего там такого дипломатического отпора, какой он встретил теперь от этого мужика, от простого, «подлого» старикашки.

– Так ты взял крепость на сохранение? – изворачивался дипломат, как уж на солнышке.

– На сохранение, пане.

– А есть ли токмо на сохранение, так и должен возвратить ее по первому требованию владельца.

– И возвращу, пане, коли царь укаже.

– Царь! – Дипломат начинает терять дипломатическое терпение. – Именем царя ты прикрываешься не по правде!

А старичок опять молчит. Опять кроткие глаза его вскидываются на волнующегося пана, и в этих глазах светится не то робость, не то тупость, не то насмешка… Паткуль не выносит этого в одно и то же время и покорного, и лукавого взгляда.

Вдруг в открытое окно, выходящее на двор, просовывается лошадиная морда и тихо, приветливо ржет…

– Что это еще! – невольно вскидывается Паткуль.

– Да се, пане, дурный коник хлиба просит, – по-прежнему кротко отвечает Палий.

– Это черт знает что такое! – горячится дипломат. – Я думал, что мне придется говорить с людьми, а тут вместо людей лошади…

– Ну-ну, пишов, геть, дурный косю! – машет Палий рукою на нежданного гостя. – Пиди до Охрима… Эх який дурный… Мы тут з господином послом его королевськи милости про государственни речи говоримо, а вин, дурный, лизе за хлибом…

Откуда ни возьмись под окном Охрим и уводит недогадливого коня в конюшню.

– Именем царя ты покрываешься не по правде, – снова налаживается дипломат. – Тебе изрядно ведомо, что царь удерживается от вооруженного против тебя вмешательства потому токмо, что не желает брать на себя разбирательства внутренних дел Речи Посполитой из уважения к королю его милости, но если ты послушанием не постараешься тотчас же снискать милость короля и Речи Посполитой, то царь, по их просьбе, должен будет, в согласность трактатов, подать им сикурс и выдать тебя на казнь и скарание горлом, яко бунтовщика…

– Так… так… Пропала ж моя сива головонька, – бормочет старик, грустно качая головой.

– Так покоряешься?

– Покоряюсь, покоряюсь, пане.

– Сдаешь крепость?

– Сдаю… Ох, як же ж не сдать… зараз здам… тоди як…

– Что! Как?

– Тоди, як прийде приказ…

– Да приказ вот… – И Паткуль указал на универсал.

– Ни, не сей, пане… Се – холостый…

– Как холостой?

– Та холостый же, пане… У ляхив, пане, усе холосте, и сама Речь Посполита, уся Польша холоста, не жереба…

Паткуль невольно улыбнулся этой грубой, но меткой речи старого казака. Он сам давно понял, что Польша – это холостой исторический заряд, из которого ничего не вышло, и потому он сам, бросив это неудачливое, нежеребое государство, поступил на службу России.

– Холостой приказ… то-то! А тебе нужен не холостой, жеребячий? – спросил он строго.

– Так, так, пане, жеребячий, заправський указ.

– От кого же?

– Вид самого царя, пане… О! Там указы не холости…

Паткуль понял, что ему не сломать и не обойти дипломатическим путем упрямого и хитрого старикашку, прикидывающегося простачком. Он попробовал зайти с другого боку, пойти на компромисс.

– А если я предложу тебе заключить с поляками перемирие до окончания войны со шведами? – заговорил он вкрадчиво. – Пойдешь на перемирие?

– Пиду, пане, – опять отвечает старик, потупляя свои умные глаза.

– А на каких условиях?

– На усяких, пане… Я на все согласен.

– И противиться королевским войскам не будешь?

– Не буду, борони мене Бог.

– И Белую Церковь сдашь?

– Ни, Билои Церкви не здам…

Это столп, а не человек! Он отобьется от десяти дипломатов, как кабан от стаи гончих… У Паткуля совсем лопнуло терпение…

– Да ты знаешь, с кем ты говоришь! – закричал он с пеною у рта. – Знаешь, кто я!

– Знаю… великий пан…

– Я царский посол, а ты бунтовщик! Ты недостоин ни королевской, ни царской милости, и с тобою не стоит вести переговоров, потому что ты потерял и совесть, и страх Божий!..

– Ни, пане, не теряв.

– Я буду жаловаться царю, он сотрет тебя в порошок!

– О! Сей зотре, правда, що зотре, в кабаку зотре…

– И сотрет!

– Зотре, зотре, – повторял старик, качая головой.

– Так покоряйся, пока есть время. Сдавай крепость! Правобережье навеки потеряно для Украйны.