Царь и гетман

Поп и торговые люди робко следовали за нею, точно боясь, что пол под ними подломится. Они вступили в просторную комнату с широкими лавками вдоль стен, увешанных оружием и разными принадлежностями и добытками охоты. С одной стены глядела гигантская голова тура с огромными рогами. Массивный стол, покрытый шитою узорами скатертью, был уставлен яствами и питиями. На самой середине стола красовался жареный баран, стоящий на своих ногах и с рогами, перевитыми красною лентою. Против барана стоял жареный поросенок и держал в зубах огромный свежий огурец, висевший на голубой ленте.

– Прошу, дорогие гости, до хлиба-соли, поснидати с дороги. Будьте ласкови, батюшка, благословить брашно сие и питие, – говорила приветливая хозяйка, приглашая гостей к столу.

Священник благословил. Палииха налила по чаре водки-запеканки и поднесла сначала попу, а потом и купцам Выпили, крякнули, да и было отчего крякнуть, словно веником, царапнула по горлу запеканка

– Уж и горилка же! – заметил ошеломленный поп.

– Спотыкач, батюшка, – улыбнулась Палииха, звякнув монистом.

– Истинно, спотыкач, – заметил и купчина, – от сей чары сразу спотыкнешься.

– Спотыкач, ишь ты, – качали головами гости.

– Уж и подлинно спотыкай-водка…

– Ни, воно з дороги так, водка добра, не сильна…

– Како, матушка, не сильна! Кистень-водка… Обух обухом…

И москали об полы руками били, дивуясь крепости спотыкача, кистень-водки… Уж и вор-водка!..

– Рушайте, батюшка, рушайте, дорогии гости, – угощала хозяйка.

И рушали. Досталось и барану рогатому, и поросенку зубатому, и огурцу-великану. Хозяйка между тем свела разговор на политическую почву, на московские, шведские и польские дела, сообщила им как свежую новость о взятии царем устьев Невы и заложении там новой столицы. Известие это порадовало попа и встревожило торговых людей.

– Ну, из нового-то стольна града проку не будет, – заметил старый купчина.

– Чом не буде? – спрашивала Палииха.

– Да Варяжское море, матушка, нам, московским торговым людям, не с руки.

– Як не з руки? А торги торговать морем?

– Да то не море, матушка, хвост един от моря, да и хвост-то оный задран зело высоко… Что в ем проку!

– Не говори этого, Кузьма Федотыч, – возражал поп, – на том месте в оно время, Великий Новгород далеко уехал, какие торги торговал!

– Что было, то сплыло, а ноне Москва всему свету голова… Из Москвы вывезти трон царский, да Царь-пушку, да Царь-колокол – это все едино, что из Ерусалима-града Гроб Господень выкрасть.

Ловкая хозяйка искусно прекратила этот слишком специальный для нее московский диспут, свернув разговор на путешествие отца Иоанна.

– А що, батюшка, у Стамбули чути? – спросила она, наливая гостям по чаре крепкой, ароматической «варенухи»

«Уж и это не спотыкай ли водка?» – с боязнью подумал старый купчина, отстаивавший мировое главенство Москвы.

– Да турки, матушка, в большом переполохе, – отвечал поп, чувствуя какое-то наитие от спотыкача.

– Вид чого се такий сполох?

– А все от нашего царя действ… Хотят запереть себя на замок агаряне-то[35] эти.

– Як на замок, батюшка?

– Да вот как царь-государь Петр Алексеевич Божиим изволением покори под нози свои Азов-град, дак агаряне-то и восчувствовали страх велий, дабы-де московские воинские люди морем к Царьграду не пришли и дурна какого не учинили…

– Се, бачь, по-нашому, по-запорозьски: як наши козаки морем на човнах под самый Стамбул пидплывали и туркам-янычарам страху завдавали…

– Так-так, матушка… Да вот они и думают от московских кораблей отгородить Черное море, заперши море Азовское, пролив в Керчи засыпать хотят.

– Э, вражи дити! А як вони вид нас, вид козакив, загородяться? – сказала Палииха, и глаза ее сверкнули зловещим огнем.

– Ну, Днепр не засыпать им, – робко сказал старый купчина.

– Не засыпати! Мы их човнами самих засыпемо!

И Палииха так стукнула по столу своею богатырскою рукой, что жареный баран свалился с ног. Но в это время в светлицу взошел уже знакомый нам казак Охрим.

– Ще здравствуйте, пайматко! – сказал он, перекрестившись на образа и кланяясь Палиихе. – Хлиб та силь, люде добри!

– Ты що, Охриме?

– Та козаки, пайматко, скучають…

– Знаю… От вражи дити! Ну?

– Нехай, кажут, пайматка, погуляти нам здозволить…

– А на кого?

– На вражьих ляхив, пайматинко…

– А хиба пахне людським духом, Охриме?

– Завоняло-таки, пайматинко… У Погребищи дви корогви их, собачих сынив, показалось… Здозвольте, пайматочко, киями их нагодувати…

– Годуйте, дитки… Та щоб чисто було.

– Буде чисто, пайматко.

– Хто поведе козакив?

– Та дядько ж мий, Панас Тупу-Тупу-Табунець-Буланый.

– А другу сотню?

– Козак Задерихвист.

– Добре… добрый козак… С Богом!

Охрим радостно удалился. Московские люди, слушая, что около них происходило, так и остались с разинутыми ртами…

«Уж и конь-баба! Вот так конь! Лихач, просто лихач… Полкан-баба!..»

VIII