Царь и гетман

– Уж и жарынь же, людушки, вот жарынь, ухма! – говорил шадроватый, рябой мужик с клочковатою белой бородкой, распахивая ворот рубахи и обнажая коричневую грудь, которая была темнее его светлой, спутавшейся бородки.

– Чево не жарынь! Хушь блины пеки на солнышке…

– Баня, что и говорить! Без веника баня.

– Это что, ребятушки! А вот упека, я вам скажу, так упека в Кизилбашской земле[40]! – отозвался седой, но бодрый старик, видимо, из ратных людей, в истоптанных до онуч лаптях.

– А ты, поди, был тамотка? – отозвался шадроватый мужик.

– Бывывал… Еще в те поры мы с царем Петром Ликсеичем Азов-город брали.

– А далече эта земля от нас будет?

– Близехонько, рукой подать, клюкой достать…

– Ой ли, паря?

– Пра!.. У песьих голов…

– Что ты! Песьи головы у кого?

– У людей, знамо, не у псов.

– Ври ты!

– Не вру, сам видывал, как Азов-град громили.

– А далече это, дядя?

– Да как вам сказать, робятушки, три не тридесять земель, а без малова на краю света, за Доном… Спервоначала это лежит наша земля-матушка, Московская, Святорусская, а за нашей-то землей украйная земля, это, стало быть, край земли Росейской, как, к примеру, вон край земли, где земля с небом сходится, а дале уж ничего нет.

– Что ты! На нет, сталоть, земля сошлась. А песьи ж, чу, головы где?

– Далее, за Доном за самым… За украйными городы лежит эта земля Черкасская, а в ней все черкасские люди[41] живут, народ черноволос, чубат, на голове хвост.

– Хвост! На голове на самой?

– На голове, говорят тебе.

– А може, коса, не хвост?

– Толком тебе говорят, хвост, чуб по-ихнему… Коса-то у бабы да у попа сзади живет, а это – спереди, от лба да за ухо да на спину али на плечо…

– Ах ты господи! Ну?

– Ну, черкасы это чубатые, голосисты гораздо, песельники и гудцы знатные, говорят необычайно, а по-нашему, по-росейски, разумеют маленько: скажешь это – «воды», даст испить тебе, скажешь – «хлеба», хлеб даст… А там за черкасами донские казаки, а за донскими казаками татары да ногаи, а за ногаями – кизилбаши, а за кизилбашами арапы черны, что черти, а глазищи и зубы белы, что у псов… А там – песьи головы.

– А турки, дедушка? – вмешивается в разговор малец с лопухом на голове, заинтересовавшийся россказнями старого ратного человека.

– Ах ты, «царска пигалица»! – усмехнулся старый ратный мальчику. – А где царской ялтын? Потерял небось.

– Нету, вон он, на гайтане.

И мальчик, распахнув на груди рубашку, показал висевший у него на шее вместе с крестом «царский ялтын» – небольшую серебряную монетку.

– Ишь ты, царско жалованье, не величка кружавочка, а сила в ей знатная, от самово царя, значит, – рассуждал старый ратник. – Камушек царь пожаловал, лычко, а все в ем сила, поди-ка!

– Все от Бога… нихто, как Бог, – радостно говорил шадроватый мужик, с любовью поглядывая на мальчика.

– Вестимо, от Бога, – подтверждал ратный. – Вот хушь бы с турскими людьми, примером скажем, как мы Азов-от град добывали. Уж и натерпелись мы – не один ковш слез пролили, не один ковш и лиха, чу, выпили, а все Бог на добро концы свел. Царь это сам по Дону на галерах рати ведет, видимо-невидимо галер, а мы, пешая рать, берегом идем. С нами и черкасские казаки, что с Запорогов, и донские с Дону… Уж и житье привольное, я вам скажу, на этом, на самом Дону! Ни бояр там нет, ни князей, ни этой «приказной строки» – все вольные люди. А села у них, станицами прозываются, как маков цвет цветут: земли вдоволь, арбузов да дынь этих ввек не слопать. А там дале, к Азову-то граду, степь голая – ни души, только птица реет да зверь рыщет… Вот тут и натерпелись мы по горло: в степи упека такая, что конь не выносит, падает на ноги, а тебя-то и солнце палит, и комар этот да муха бьет, ну, ложись да и помирай без свечи, без савана, без попа, без ладону… А там эта татарва проклятая гикает да алалакает, словно зверь лютой, да стрелой бьет… Ну, смертушка, да и только… Ну, шли это мы, маялись-маялись, а там и до Азова дошли… Стоит Азов, укрепушка крепкая, водой обведен, валом обнесен, а там стена каменна, а за стеной еще стена, а супереди еще две укрепушки, две каланчи высоких, белокаменных… Подошли, глядим, как ее, черта, возьмешь! Вот и выходит сам царь-то на берег, на коня садится, конь под ним – что птица. «Насыпай, – говорит, – ребятушки, земляну стену до неба, до облака ходячего». Стали мы это сыпать, гору на гору ставим, до неба добираемся. И не диво! Не мало нас было сыпальщиков: не одна, не две тысячи, а двудвенадесятеро тысяч рук работало, вот оно и понимай! Двудвенадесятеро тысяч, братеньки вы мои!

– Ну-ну-ну! – качал головой шадроватый мужик. – Сила не махонька…

– Чево больше! Прорва!

– До Божья оконца, поди, добраться можно.

– Где не добраться! Как пить дать…