Царь Дмитрий - самозванец

Место было мне хорошо знакомо, в излучине рек Москвы и Сходни, где дорогу водную пересекал многократно изъезженный мною тракт на Смоленск. А еще раньше, во времена брата моего, мы здесь иногда охотились. Но теперь его, конечно, было не узнать. Наверху, на косогоре, стоял большой, свежесрубленный дом, украшенный высоким коньком, резными столбами и наличниками окон. Надо полагать, дворец царский. Чуть пониже стояло два ряда таких же новых изб, заметно меньших, плотники споро собирали еще несколько. «Все правильно, холодать начинает, — отметил я и тут же подивился: — Димитрий, что, здесь зимовать собирается?» Следующая улица, если ее можно было так назвать, была вплотную заставлена добротными просторными шатрами, но не нашими, видно, польскими. Следующий ряд шатров был попроще, а еще ниже стояли обычные шалаши да навесы для лошадей. В самом же низу, на берегу Москвы-реки, раскинулся торг, который занимал место не меньше всего лагеря, как я упорно называл про себя Тушино. На торгу, как ни странно, было больше порядка, чем в лагере, сверху мне были ясно видны несколько площадей, соединенных достаточно широкими улицами, плотно заставленными новыми деревянным постройками, поменьше — лавками купеческими, побольше — кабаками, эти ни с чем не спутаешь из-за шатающихся близ них людей. Отметил я и три маковки часовенок, и тянущуюся чуть сбоку улочку для девок гулящих, вздохнул тяжело — все, как и должно быть в лагере военном, разноплеменном!

Между тем я уже поднялся на самый верх, к царскому дворцу, там меня ожидала встреча подобающая. Проводили с почетом к царю Димитрию. Димитрий — он! Постояли несколько мгновений, обнялись.

— Не ждал тебя увидеть, — сказал я.

ТаЕЕ? '

— Жаль княгиню Юлию! — ответил Димитрий. — Тяжко тебе сейчас! Помни, я всегда сердцем с тобой!

Любых слов я мог ожидать от Димитрия, но только не этих. Что же с ним приключилось? Но слова шли от сердца, я обнял его от всей души: спасибо, мой мальчик, и от меня, и от княги-нюшки, она тебя всегда любила.

— Я знаю, — сказал Димитрий, уловив мои мысли.

Я расплакался, сам того не ожидая и не желая, Димитрий, обняв меня за плечи, увел за собой в палаты, приказал подать вина. Я думал, что для меня, но он и сам крепко приложился к чаше, теперь мы были наравне.

— Как ты, дед? — спросил Димитрий.

— Плохо, — честно ответил я, — а как ты?

— Лучше, конечно, но не намного, — ответил Димитрий.

— Рассказывай! — коротко приказал я.

Рассказ был долог, потому что прерывался многократно появлением стольников и кравчих, всяких гонцов и нежданных посетителей, так что продолжался он до позднего вечера, я вам его вкратце перескажу.

Когда Димитрий счастливо улизнул в ту калитку в саду бывшего дворца царя Бориса, то он, конечно, кипел жаждой мщения. Сломанная рука и подвернутая нога ему в этом были не помеха, только еще больше раззадоривали. Волею судьбы он встретился с Мишкой Молчановым и Богдашкой Сутупо-вым, те увели коней с царской конюшни и некоторые царские причиндалы, наложили, как смогли, лубок на руку и помогли ему выбраться из Кремля, а потом и из Москвы. Не сговариваясь, понеслись на запад, в сторону Литвы, почему, Димитрий и сам объяснить не мог, говорил, что у него все в голове от ран мутилось. Он и подумать не мог, что переворот совершен Шуйским с двумястами детьми боярскими, казалось ему, что все войско или большая его часть заговором охвачены, только сунься к кому-нибудь — сразу в лапы к врагу попадешь. Так что все воинские отряды он объезжал стороной, чтобы не подвергать свое счастье испытанию во второй раз.

Уже близка была земля Северская, но руку у Димитрия так разнесло, что боль его из седла выворачивала. Остановились у

одной знахарки, та, развернув лубок, сразу заохала — ой, худо, как бы огневица не началась. А Димитрий и так уже весь горел в огне, и в начинающемся бреду приказал он Мишке Молчанову ехать в Самбор, где его хорошо знали, а Сутупову в Путивль, который неизбежно должен былютать центром нового восстания, ему он вручил свою печать, чтобы воззвания от его имени не пропадали втуне. Как же они покинули государя своего в немощи? Да ему стоило лишь глазами сверкнуть, как все слуги его во все стороны разлетались любые его приказания исполнять. Вот эти и разлетелись.

Других слуг у Димитрия не было, и для него наступило время покоя. По себе знаю, когда некого гонять по всяким суетным делам, то волей-неволей начинаешь о вечном задумываться, раны смертельные тоже этому весьма способствуют, очнешься и первый возглас: «О, Господи!» — что ты хотел сказать Господу, это дело второе, главное, что ты первым делом о Господе вспомнил. Атак как из-за раны своей, не желавшей заживать, Димитрий в забытье погружался беспрестанно, то и в себя он приходил не единожды и каждый раз произносил положенное: «О, Господи!» Так Димитрий стал о Господе вспоминать впервые, быть может, за долгие месяцы, даже годы.