Царь Дмитрий - самозванец

— Это какой Рожинский? — не сдержался я. — Князь?

— Он самый, князь Роман.

— Гедиминович, — уважительно сказал я, — с Мстиславскими да Голицыными кровью помериться может. Знатный слуга тебе достался!

— Он даже со мной кровью мериться вздумал! — недовольно буркнул Димитрий. — Гедиминович, — презрительно протянул он, — такой же разбойник, как и все! Пана Меховецкого собственной рукой зарезал и себя гетманом всего войска провозгласил. Теперь с Сапегою за первенство борется. Ну и пусть! Лишь бы ко мне не приставали с требованиями немедленно брать Москву.

— Так отчего же не взять! — всплеснул я в изумлении руками. — Шуйского только чуть подтолкни, покатится, как снежный ком с горы, и рассыплется так, что следов не найдешь.

— Ноги моей в Москве не будет! — вдруг взметнулся Димитрий. — Ненавижу этот город! («Господи! Опять!» — подумал я.) И народ московский, лживый, двуличный и неблагодарный, ненавижу! Я для них все делал, сколько ни один государь до меня, а они!..

— А что народ?.. Народ-то как раз... — начал было я, но Димитрий прервал меня:

— Я все знаю! Мне поляки, которые едва спаслись во время погрома, которых потом неделями голодом морили и чуть ли не нагишом палками до границы гнали, они мне все в красках расписали!

Мог бы я ответить, что все это ложь злокозненная, но даже пытаться не стал, Димитрий меня все равно бы не услышал. Я с другой стороны попробовал зайти.

— Но ведь в Москве: престол царский, твой престол! — напомнил я ему.

— Сколько раз тебе повторять, что не хочу я этого престола! — раздраженно закричал Димитрий.

Ну о чем после эдакого говорить? Не о чем. Я и сидел молча, ощущая, как гнетущая тяжесть наваливается на меня, выдавл и-вая из меня весь мой дух и оставляя внутри гулкую пустоту. Тут вдруг Димитрий заговорил вновь.

— Кто уж хочет, так это Марина! — язвительно заметил он. — Не хочет — жаждет, алчет! Сходи к ней, она тебе обрадуется, уж с ней-то вы столкуетесь! А мне распорядиться надо, завтра у нас еще одна встреча, столь же знаменательная!

На последние слова я по своему обыкновению не обратил никакого внимания, выйдя же из палаты Димитрия, испытал неожиданное облегчение, как будто сделал какую-то тяжелую и крайне неприятную работу. И еще я подумал, что за все время разговора Димитрий произнес имя Марины лишь дважды — мимоходом при рассказе о своих письменных занятиях и язвительно в самом конце. Что бы это значило? Я поспешил на половину Марины.

— Светлый князь, Юрий Васильевич, вы представить себе не можете, как я вам рада!

Марина с улыбкой на устах устремилась мне навстречу. Будто и не царица Московская, летела как какая-нибудь княжна, племянница или крестница или как княгинюшка моя ненаглядная, вот так же встречала она меня в первые годы нашего брака. У меня навернулись слезы на глазах, не оттого, что княгинюшку вспомнил, просто я не ожидал увидеть такую искреннюю радость, вот и расчувствовался по-стариковски. Марина же поняла это по-своему и сразу приняла скорбный вид .

— Слышала о вашей утрате, князь светлый. О нашей общей утрате! Перед самым отъездом получила горестную весть, сходила в храм Софии, помолилась за упокой души рабы

Божьей Юлии да заказала сорок служб поминальных. Княгиня Юлия теперь в раю, у престола Пресвятой Богородицы, и молит за вас, за Димитрия и, надеюсь, за меня.

— Спасибо, милая, — ответил я и, забывшись, поцеловал Марину в плечико, как, бывало, княгинюшку целовал.

Марина сделала вид, что не заметила моей оплошности, — истинная царица!

Во время первых обязательных расспросов я исподтишка разглядывал Марину. Почти не изменилась за два с лишним года, что мы не виделись, но — какие ее годы! Вот только две складки залегли около рта, вероятно, от перенесенных страданий. Еще отметил я ее русское платье — или французские истрепались? С другой стороны, в красном углу икона православного письма — это хорошо, если не для виду. Я присмотрелся — знакомый образ. Точно, святой Леонтий.

— Не из Ростова ли? — спросил я Марину, показывая на икону.

— Из Ростова, — подтвердила она, — пан Сапега в подарок преподнес.

— Встречался я с этим паном, — сказал я, — он мне показался, а теперь вижу — разбойник!

Последнее, впрочем, я при себе оставил и направил Марину на рассказ о ее жизни в Ярославле, об отъезде в Польшу и удачном бегстве. Повесть ее была по-женски длинной и изобиловала множеством несущественных деталей, хотя иногда и весьма забавных. Перескажу главное.