Триумф безголовых

Между тем ван Бьер проткнул бедро еще одному противнику и отрубил руку тяжелораненому, что пытался достать его мечом, когда он пробегал мимо. Гийом, по которому потоптался кригариец, тоже пришел в себя. Но едва он попробовал встать, как на него с грохотом упал стеллаж с мечами. Баррелий мог бы просто рубануть мечом и Кессарского, но, очевидно, монах решил оставить его напоследок, чтобы никто из фреймонистов уже не стоял между ними.

Ван Бьер недолюбливал рыцарские мечи, что были в полтора раза длиннее привычного ему «эфимца», но и с ними он умел обращаться. Противник с пронзенной ногой рухнул на пол и вышел из боя. Монах перебил ему артерию, и кровь из него хлестала, словно вода из прохудившегося бурдюка. А оставшийся храмовник, завидев, что он теперь единственный, кто стоит на ногах, перешел в яростную атаку, обрушив на Баррелия град ударов.

Фреймонист был готов защитить вождя, но одной решимости и мастерства для этого оказалось недостаточно. Виной тому стали доспехи. Они помогали биться в строю плечом к плечу, но в бою один на один с ловким противником, одетым в легкое рубище, стесняли движение. К тому же ван Бьер нарочно устроил бардак, нагромоздив груды хлама, которые сам легко преодолевал, а отягощенные латами рыцари – с трудом.

Вскоре такой поваленный шкаф стал для фреймониста преградой, о которую он споткнулся. Попытавшись ее перескочить, он решил срезать путь до врага. Тут-то отступающий Баррелий и контратаковал, швырнув в него дощатый ящик. А когда противник, стоя на поваленном шкафу, был вынужден отбить ящик мечом, меч кригарийца в этот миг рубанул его по ноге.

Не будь на голенях храмовника лат, ван Бьер отсек бы одну из них. Но и обычного удара хватило для подсечки. Балансирующий на шаткой опоре враг повалился набок, а когда хотел отбить лежа новый удар монаха, вмиг лишился кисти руки, что держала оружие. А вслед за ней – зубов, языка, гортани и в конце концов жизни…

Именно в такой очередности вышиб это из него вонзившийся ему в рот кригарийский меч.

– Гийом Кессарский! – прорычал Баррелий, отпихивая бьющегося в предсмертной агонии противника. Это было первое, что сказал ван Бьер с начала схватки, которую он провел в ледяном молчании, даром что внутри у него кипел гнев. – Ты узнаешь меня, Гийом Кессарский?!

– Грязный убийца! Недобитый выродок! Гнусный язычник! Мерзкий пособник островитян! – захрипел придавленный стеллажом и грудой оружия знаменосец.

– Все верно кроме последнего, – проглотил почти все обвинения кригариец. Впрочем, на моей памяти еще никому не удалось вывести его из себя оскорблениями. – Плевать я хотел на Гвирра Рябого. Тебе ли не знать, что я здесь по поручению моих братьев, которых ты зарубил в этом же храме. И ладно бы, зарубил в честном бою – это бы я еще простил. Но ты отравил их, затем убил, а после опозорил на весь Оринлэнд! Вот только, гляжу, считать ты не обучен. Потому что умей ты считать хотя бы до пяти, то понял бы, что четыре мертвых кригарийца – не то число, которое принесет тебе удачу.

Ван Бьер ухватился за стеллаж, приподнял его, а затем вновь уронил тот на Кессарского, стоило ему дернутся. И продолжил колотить его стеллажом, словно одержимый, пока изо рта и из носа Гийома не пошла кровь и он не закричал, умоляя это прекратить.

Его мольба была услышана. Баррелий остановил экзекуцию, после чего вытащил из-под завала надсадно кашляющего фреймониста, у которого от такого избиения пропали и силы, и желание сопротивляться. Также, не сказав ни слова, монах разоружил Кессарского, доволок его до стены и бросил рядом с тяжелоранеными.

Один из них, коему ван Бьер отсек руку, валялся в луже собственной крови с закрытыми глазами. Лишь сиплое дыхание и стоны давали понять, что он еще не умер. Под вторым тоже было много крови, натекшей из глубокой раны в спине. Этот храмовник лежал на животе, тоже стонал, но был в сознании. И, приподняв голову, не сводил с Баррелия мутного взора. На брань и проклятья у умирающего не осталось сил – если, конечно, у него не был отрезан язык. Но его глаза выражали все, что он думает о кригарийце.

Мы вошли в разгромленный, залитый кровью и заваленный телами склад и осмотрелись. В нем также были отдушины под потолком, но судя по не изменившемуся шуму, произошедшая за стеной драка не привлекла внимания островитян. А если и привлекла, они все равно не могли сюда попасть.

– Расскажи, как ты убил моих братьев, – потребовал монах у Кессарского. – Ты отсек им головы поодиночке? Или заставлял еще живых глядеть на то, как ты это делаешь?

В ответ Гийом лишь плюнул кровью ван Беру под ноги.

– Плохой ответ, – заключил тот. Потом оттащил от стены однорукого раненого, положил его уцелевшую руку на ящик и отсек ее по локоть.

Раненый был при смерти, но тем не менее почувствовал боль, захрипел, заелозил по полу и забился в судорогах.

– Хемрик Мартей передает тебе привет из Гномьей печи, в которую ты его отправил. – Баррелий подобрал отсеченное предплечье и швырнул его на колени Гийому.