Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

Чем выше поднимался Тристан л’Эрмит по скользкой карьерной лестнице, тем меньше интересовал его маленький замок и лепившаяся к нему деревня. Он выстроил для каждого из своих сыновей по новому замку, а прежний дом остался покинутым, погружённым в безучастную дрёму. Хозяева почти совсем не навещали его.

Поздней осенью тысяча четыреста восемьдесят третьего года Мондион ожил, разбуженный известием о возвращении сеньора. Немногочисленные слуги, поддерживающие порядок в замке, с внутренним трепетом, прорывавшимся наружу, кланялись господину Тристану. Он, облачённый громкой и мрачной славой, казался им видением, снизошедшим до их Богом забытых мест. На самом же деле пришествие хозяина Мондиона мало походило на величественное вторжение господина, вспомнившего вдруг, что он давно не посещал свои владения. Это было тихое бегство от прежней жизни. Луи Тристан л’Эрмит, расставшись с приятно тяготившим руку жезлом прево, не тешился пустыми надеждами на то, что новый король оставит его при себе. Карл Восьмой не нуждался во фламандце, служившем его отцу и деду, и удалил его прочь от двора. Тристан смиренно принял изгнание, замаскированное под отставку. Его звезда покатилась с сияющего небосклона, уступив место новым придворным светилам. Так происходило со многими его предшественниками и так будет происходить из века в век.

Тристан оказался одинок, как потерпевший кораблекрушение моряк, выплывший на чужой каменистый берег. Он продал дом в Туре, поскольку больше не хотел оставаться там, где всё напоминало о прошлом, и уехал в Мондион. Старый волк скрылся в полузабытом логове, зализывая раны. Он был меж тем ещё крепок, этот закалённый муштрой воин, его взгляд оставался по-прежнему зорким, а походка — пружинистой. Ему претила новая роль, он с трудом привыкал к ней. Имя Тристана Отшельника продолжало наводить трепет как на мирных людей, так и на разбойников, но сам Тристан, лишённый службы, никому уже не мог, да и не желал причинить зла. Брошенный в Консьержери Оливье ле Дэн стал его последней жертвой. Страх перед неотвратимым, появившийся впервые в памятную ночь на Гревской площади, подкреплённый беседой со старцем, заставлял Тристана искать покаяния. Он пресытился смертями и кровью, которой пролил достаточно. Он, лишённый всего, что было ему дорого, жаждал покоя и одиночества.

По примеру августейшего господина, Тристан озаботился местом грядущего упокоения. Его выбор пал на город Шательро на берегу Вьенны, издавна славившийся мастерами оружейного дела. Там, в монастыре кордельеров, он заложил часовню и наведывался туда, чтобы следить за стройкой. На монастырской земле королевскому куму дышалось легко и спокойно, и он взял за правило посещать службы, чего не делал прежде почти никогда в противовес набожному господину. Его дни стали однообразными и скучными, он, отвыкнув от праздности, не знал, чем себя занять. Тристан не докучал сыновьям своим обществом: Пьер и Жеан, прочно вставшие на ноги, занятые собственными заботами, больше не нуждались в отце. А меж тем ему не следовало замыкаться в одиночестве — так поучал прозорливый Франциск Паолийский, когда Тристан пришёл к нему излить душу и спросить совета.

Иногда, глядя на ладанку с зелёной бусиной, Тристан задумывался: где-то теперь дочь затворницы Гудулы, по каким дорогам скитается её табор? Бусина, отдалённо напоминающая благородный изумруд, таинственно мерцала, точно кошачий глаз. Тристан знал, что цыган уже нет в Турени, они стронулись с насиженного места через несколько дней после того, как Эсмеральда и Чалан скрылись в прибрежных зарослях. Быть может, Гожо опасался преследований Великого прево, либо просто искал для своих людей лучшей доли. Цыгане залили костры водой, запрягли лошадей в повозки с нехитрым скарбом, и тронулись в путь по старой римской дороге, оставляя позади плодородные, но негостеприимные окрестности Плесси.