Триктрак

Меж тем наступил апрель. Удивительно солнечный, он окончательно и жестко наступил зиме на горло, поглотив остатки снега, высушив улицы и усилив любовные томления в молодых и не очень организмах. Ася устроилась на почту разносить утренние газеты и письма, вставала в пять — корреспонденция должна попасть к абонентам не позднее половины седьмого. Мчалась каждое утро по отработанному маршруту лабиринтом дворов дома Бенуа, по пропахшим мочой и гниющим мусором подъездам, раскладывая газеты по почтовым ящикам, а потом, вернувшись в общагу, падала на кровать и засыпала, пропуская первую, а то и вторую пару. В сон тянуло и от вечного недоедания: стипендия ушла на долги, а Лёлька потратила все сбережения, купив джинсы у фарцовщика. Джинсы были маловаты, но это её не остановило — метод был давно изучен и отработан: намочить и надеть, застегнув лёжа, что она и проделала к восторгу всех присутствующих при сём эксперименте. Часа два Леля лежала и ходила в мокрых джинсах, которые должны были приобрести ее личные формы — результат оказался вполне приемлемым, хотя джинсы всё равно застегивались с трудом. Впрочем, более эффективным методом похудения стало полное отсутствие финансов. В дни дежурства в детском саду Леля приносила остатки из кухни, Асе удалось получить талоны на комплексные бесплатные обеды в институтской столовой, а по выходным их кормила обедами Валентина, к которой подруги ездили на Охту поддержать морально и полюбоваться на растущую не по дням, а по часам юную Натусю Володину — удивительно весёлое существо, радующееся всему, что двигалось и звучало вокруг.

Так и мчался апрель, в суете, с вечно пустым желудком, желанием уснуть там, где присела, в самоуничижениях, воспоминаниях о той, казавшемся уже далёкой, ночи с Лёней — она не раз замирала, услышав несущиеся из мальчуковой комнаты записи Стрижа. Любовь и голод способны сожрать человека до костей, а если к этой парочке добавить самоистязание, то останется только пепел, но все же нормальный человек двадцати с небольшим из быть или не быть выбирает первое, ведь в мире есть многое, с чем можно жить: друзья, бег и суета дней, наступающая белизна ночей в пространстве меж небом и Невой, иллюзии искусства и музыка, что звучала повсюду, с пластинок и магнитофонных бобин. Ленинградский бард мягким баритоном уверял, что отдаст жизнь за любимую, но «одиночество прекрасней», московский огорчался из-за «окаянных губ и потаенных дум», враждебные американцы Creedence дружелюбно вопрошали «I wanna know have you ever seen the rain comin down on a sunnyday?», грек Демис Руссос мягко сообщал, что живет «from sоuvenirs to more souvenirs», а заполонивший эфир и винил Юрий Антонов жизнерадостно советовал, «если любовь не сбудется, ты поступай, как хочется…»… список можно было продолжать, в молодости сердцу и ногам не обойтись без музыки.

В конце месяца Ася уволилась с почты, получила зарплату, стипендию, праздничный перевод от тетушки и наконец рассчиталась с долгами. Был солнечный, слепяще солнечный день, когда она, выйдя из института, отправилась пешком по узкому тротуару набережной, мимо сверкающих миллионами бликов, обманчиво весёлых вод Фонтанки, в сторону Невского, шла бездумно и радостно — в кошельке пять свободных рублей — целое состояние, а вокруг Питер и весна. Задержалась возле фасада забытого с марта БДТ — изучила афиши, заглянула в фойе, через стеклянную дверь, вспомнила тот вечер, почти с удовольствием, почти без стыда, ведь начался он совсем неплохо. Дверь распахнулась внезапно, словно человек, который открыл её, невидимкой прошел через фойе. Ася отпрянула, невольно ахнув — Смолич, стремительный, как ураган, в ярком полосатом шарфе, наброшенном на пальто, прошёл мимо, мельком взглянув, но, разумеется, не узнав неловкую девицу, месяц назад пролившую кофе на его шикарный баклажановый пиджак. Ася выскочила следом, безуспешно ловя сердце, воробьем полетевшее впереди.

Смолич пошёл пешком, свернув в сторону Невского. Ася заворожено смотрела ему вслед, и откуда-то, вероятно, слева, наплыла авантюрная мысль: «догони его, скажи что-нибудь, попроси автограф», справа тотчас ударило разумное: «глупо, пошло и неловко останавливать, и приставать на улице к человеку, идущему по своим делам». В ответ сверху накрыло любимым предрассудком: «загадай — если догонишь и остановишь, всё будет хорошо». Что всё и насколько хорошо, она додумывать не стала и, призрев разумные мысли, взяла высокий старт и рванула вдогонку за Смоличем, мимо театра, по узкому тротуару, вдоль огромных запылённых окон-витрин Дома прессы. Догнать Смолича оказалось не так уж легко, она потеряла несколько минут на старте, дав ему фору — шагал он широкой мужской походкой, несимметрично размахивая левой рукой.