Триктрак

Раскин объяснил, как найти Райский переулок и дом, где жила миссис Клей.

— Нарисую для вас план, я должен был сделать это на столе, но… растерялся, — каялся он, когда мы добрались до автобусной остановки.

Я нашла в сумке блокнот и ручку, соорудила импровизированный стол из сумки, и он принялся рисовать абрис, с комментариями и условными обозначениями. Раскин еще что-то объяснял, когда в конце улицы показался неуклюжий двухэтажный автобус, он приближался, а я всматривалась в табличку на лобовом стекле. Представьте мою радость, когда я прочитала на ней надпись Истборн — всё явно благоприятствовало моему путешествию, оно должно было принести какие-то плоды.

Раскин галантно помог мне подняться на ступеньку, подал сумку, которую я на радостях чуть не оставила у него в руках, крикнул, чтобы я ждала его на пирсе, пневматическая дверь мягко закрылась, и автобус тронулся, унося меня в очередную неизвестность. Удаляющийся Раскин улыбнулся и махнул рукой. Наконец-то появился человек, которому не безразлична судьба Джеймса и который готов помочь.

Глава 9. Ленинград — Ломоносов. Смолич

Одно дело — влюбиться нежданно-негаданно, выдумать себе любовь, наблюдать со стороны за объектом тайной страсти, фантазировать-моделировать сцены встреч и объятий, «случайно» проходить мимо, вспыхивая от жгучего любовного отчаяния, страдать и наслаждаться на безопасном расстоянии, другое — знать, каким он может быть, как могут быть нежны его губы и горячи ладони. Знать, как он идёт рядом по ночной улице, когда звук шагов отдаётся от мостовой, ударяясь в сонные стены, и рассыпается в чистом ночном воздухе весёлой жутковатой дробью. Знать, что он может остановиться и, не раздумывая, поцеловать, потому что ему вдруг этого захотелось. Преумножая скорби, знание превратило мечту в реальность, у которой, после всего, что произошло, не могло быть продолжения.

Ася два дня не появлялась в институте, страдала, занималась самоедством и самоуничижением. В день первый после своего многоступенчатого свидания, она, с горя наевшись детсадовских котлет, вернулась под спасительное одеяло и до полудня провалялась в постели, отбиваясь от встревоженной Лёли. Слезы иссякли, и к вечеру, вконец измучив себя, она раскололась и рассказала подруге почти всё, исключив лишь особо огорчительные подробности последнего акта вчерашней драмы.

— Ты даёшь, Аська, не ожидала от тебя, — прокомментировала Лёля. — И он так и ушёл? Ночью, безо всяких притязаний?

— Ну да, так и ушел, — кивнула Ася, противно покраснев.

— Ладно, поверю на слово. А чего ж ты ревела? Он тебя обидел, подлец?

— Он не подлец и не обидел, я сама во всём виновата.

— Да в чём виновата-то? Послушай, Ася, опять будешь грызть себя? Изводить? Прекрати сейчас же!

— Отстань, без тебя тошно! — рявкнула Ася.

Лёля отстала, обиженно полетала по комнате, затем оделась и ушла в неизвестном направлении. Запас слёз возобновился, и Ася порыдала ещё, на этот раз жалея себя и свою несчастную планиду.

На следующий день молодость и весна взяли своё: с утра подруги помирились, и решили прогулять лекции совместно, одна — из личных соображений, другая — в поддержку и ради собственного удовольствия. День выдался на удивление солнечный, дожди последних дней почти промыли город от снега, и девицы решили заехать с утра к Валентине, которую вот-вот должны были выписать из роддома, а затем податься за город, в Ломоносов, в гости к однокурснице Татьяне. В прошлом году она ушла в академку по причине неожиданной беременности в результате страстного любовного романа со студентом театрального института, который, в свою очередь, вылетел из института за неудачный дебош и в данный момент отдавал мужской и гражданский долг — служил в армии, в части под Псковом. Татьяна давно приглашала в гости, «в любое время, я всегда дома». Позвонили ей из автомата, та восторженно завопила в трубку: «Конечно, приезжайте, девчонки, я вас на станции встречу!»

После роддома с апельсинами и переговорами через окно, поехали на Балтийский, оттуда на электричке, до станции с чудесным апельсиновым названием Ораниенбаум. Асе очень нравилось это слово, округлое, желтое, с каким-то нездешним вкусом. Жаль, что сейчас её, Асины, апельсины больше походили на лимоны, кислые с ядовито-жёлтой толстой шкуркой.

Татьяна, волоокая красавица с лицом мадонны, встретила их на перроне.

— Девчонки, как я рада, что вы приехали! Вы, наверное, голодные? Бабка сварила чудный борщ, погуляем, а потом пообедаем! Если в парк, то нужны резиновые сапоги, там сейчас сыро…