Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается

– Бла-бла-бла-xa-xa-xa! – прервал ее жестокий издевательский голос. – Ха-бла-ха-бла-ха-бла! Ти-хи снаггл-сниггл ти-хи-хи! Хубба-хубба гиггл-риддл развязка!

Бодлеры подняли головы и увидели Графа Олафа, который как раз влезал через иллюминатор и уже ступил на деревянный стол. За ним следовала Эсме Скволор, ухмыляясь из-под капюшона своего осьминожьего костюма, а затем дети услышали неприятное шарканье безобразных розовых туфель Кармелиты Спатс, которая тоже всунула свою разукрашенную сердечками физиономию в дыру и противно хихикнула.

– Я счастливее, чем свинья, лакомящаяся беконом! – вскричал Граф Олаф. – Я от смеха краснее, чем обгорелый курортник! У меня настроение лучше, чем у новенького кладбища! Я до того беззаботно весел, что веселые и беззаботные люди, чего доброго, побьют меня палками от необузданной зависти! Ха-ха джикама! Когда я зашел на гауптвахту посмотреть, каковы успехи моего помощника, оказалось, что курятник пуст, – птички улетели. Я уж испугался, что вы сбежали, или устраиваете саботаж на моей субмарине, или даже послали телеграмму с просьбой о помощи! Но я должен был догадаться, что таким тупицам, как вы, в голову не может прийти что-то путное! Вы только посмотрите на себя, сироты: вы тут закусываете, читаете стишки, когда могущественные красивые люди кукаречут, торжествуя победу! Кукареку, кровопийца!

– Через несколько минут, – похвасталась Эсме, – мы, спасибо команде сопляков, прибудем в отель «Развязка». Ти-хи триумфально! Последнее безопасное место для Г. П. В. скоро превратится в пепел – так же как ваш дом, Бодлеры!

– А я спляшу особый танец балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара на могилах всех этих волонтеров! – тоже похвасталась Кармелита. Она впрыгнула в иллюминатор вслед за Олафом и принялась плясать на столе победный танец. Ее розовая пачка трепетала, как будто ей хотелось улететь прочь.

– «К» – значит красивая, – запела Кармелита. – «А» – значит активная, «Р» – значит разумная, «М» – значит великолепная…

– Ну, будет, будет, Кармелита. – Граф Олаф натянуто улыбнулся балерине-чечеточнице-сказочной принцессе-ветеринару. – Ты бы приберегла свой танец на потом! Я куплю тебе все балетные костюмы на свете. Г. П. В. будет ликвидирован, и тогда все наследства в мире мои: бодлеровское, квегмайровское, уиддершинское и…

– Где Фиона? – прервал его Клаус. – Что вы с ней сделали? Если вы ей причинили вред…

– Причинил вред? – переспросил Граф Олаф, и глаза его под единственной бровью ярко заблестели. – Причинить вред Треугольным Гляделкам? Да с какой стати мне обижать такую умницу? Ти-хи члена труппы?

Граф Олаф повел рукой давно всем надоевшим театральным жестом, Эсме захлопала щупальцами, а в иллюминаторе показались двое: крюкастый, выглядевший, как всегда, отвратительно злобным, и Фиона, которая выглядела не совсем так, как раньше. Во-первых, у нее было другое выражение лица – она казалась смирившейся, то есть микологиня полностью отказалась от мысли одолеть Графа Олафа. А второе отличие заключалось в надписи спереди на комбинезоне из скользкой материи.

– Нет, – тихо произнес Клаус, с ужасом глядя на подругу.

– Нет, – решительно сказала Вайолет и покосилась на Клауса.

– Нет! – сердито выпалила Солнышко и оскалила зубы, увидев, что Фиона вышла из иллюминатора и встала рядом с Графом Олафом на деревянный стол.

Сапогом она при этом задела книжки стихов, вынутые Клаусом и Вайолет из буфета, включая книги Льюиса Кэрролла и Томаса Элиота. Конечно, некоторые считают стихи Льюиса Кэрролла чересчур эксцентричными, иначе говоря, полными смешной чепухи, другие жалуются, что смысл стихов Томаса Элиота слишком темен, иначе говоря, они излишне сложны. Но хотя мнения по поводу поэтов, представленных на деревянном столе, могут и не совпадать, любой благородный читатель согласится, что поэт, представленный на униформе Фионы, был поэтом ограниченных способностей и писал нудные, неуклюжие стихи на безнадежно сентиментальные темы.

– Да, – тихо сказала Фиона, и Бодлеры, глядя на портрет улыбающегося Эдгара Геста, почувствовали, что декорации снова переменились.

Глава тринадцатая