Читаем Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая полностью

Последний аргумент для эстетика звучит крайне убедительно, но чтобы его проверить, надо в совершенстве владеть арабским, которого не знает подавляющее большинство коренных европейцев. Современная же реальность, как европейского, так и мусульманского миров, как мы видим, крайне далека от описанной в романе утопической картинки. Да и утопия-то эта примитивно маскулинного типа, ориентированная на возрождение дремучего средневекового восточного патриархата с сонмом покорных жен, ублажающих все чувственные прихоти самца-самодура, как правило. Изверившаяся во всем и истаскавшаяся мужская половина западных интеллектуалов, вероятно, теперь мечтает только об этом. А вот об эстетической сути Корана в книге сказано, по-моему, так, для красного словца, ибо герой ее бравирует тем, что эстетический опыт совершенно чужд ему, как, собственно, и религиозный. Тогда зачем, спрашивается, автор связал его с эстетствующим и духовно взыскующим католической религиозности писателем конца XIX в.?

Тем не менее книга — конечно, знаковое явление в современной культуре (посткультуре) Европы. И понятно, не тем конформизмом, который лежит в основе сюжета и характерен для большей части европейской интеллигенции последнего столетия, с покорностью принимавшей и сталинизм, и гитлеризм, и теперь вот готовой принять и какой-то искусственный, придуманный автором ислам, существенно отличающийся от подлинного ислама за возможность иметь трех молоденьких жен и хорошее домашнее питание, но совсем, как мне кажется, иным. Все острее ощущая глобальный кризис Культуры (все-таки думаю, совсем не случайно Уэльбек проводит через весь роман бредущего к католицизму эстетствующего декадента Гюисманса в качестве единственного как бы духовного друга и оппонента своего героя), современная интеллигенция, когда-то составлявшая главную креативную часть Культуры, начинает прозревать причину этого кризиса в глобальном безверии. А так как вроде бы хорошо знакомое родное христианство давно в пух и прах раскритиковано всеми, кому не лень, то и тянутся в поисках опоры для веры к еще незнакомым (а поэтому вроде бы и близким к истине) восточным религиям, прежде всего к ближайшей, уже живущей здесь, дома, в Европе — к исламу.

Если отвлечься от книги, то это — примитивное и бесплодное нео-неофитство. К сожалению, все главные мировые религии уже давно утратили свою актуальность для креативной части человечества, и вряд ли искусственная реанимация и модернизация какой-либо из них может его спасти. Да и Уэльбек сам в эту версию не очень-то верит, ограничивая мечты своего героя об исламском рае приличной зарплатой и спокойной семейной жизнью с тремя молодыми женами из студенток и прекрасно приготовленной этими же женами восточной едой. Вряд ли вот только современных французских студенток, да и вообще европейских женщин такой идеальный рай порадует, но автор исламской утопии обходит этот вопрос стороной. Для него молодая женщина лишь уникальное создание «с тремя дырками» для удовлетворения всяческих сексуальных прихотей мужчины, а слегка поблекшая — просто безобразное скопление увядающей плоти.

Между тем, как это ни парадоксально, книга Уэльбека и размышления о ней неплохо вписываются в пространство Разговора о духе сюрреализма. Нет, это, конечно, не сюрреалистический роман, а даже почти традиционно реалистический, но это такой реализм, который заставляет все-таки, как ни странно, вспомнить и об инобытии и задуматься. И за это спасибо Уэльбеку.

На сем хочу откланяться и поблагодарить Вас за импульс к этим размышлизмам.

Ваш В. Б.

<p>Эстетизм в контексте эстетического опыта</p>382. В. Бычков

(10.04.16)

Дорогая Надежда Борисовна,

чтение новой книги Уэльбека побудило меня снять с полки томик Гюисманса и немного полистать его. В свое время этот автор своим излишне акцентированным эстетством, выросшим на базе махрового натурализма, как-то не произвел на меня особого впечатления, как и другие приверженцы эстетства конца XIX в. вроде Оскара Уайльда и других англичан. Правда, Бёрдсли был всегда в этом ряду для меня исключением. Его графика остается выше всяких похвал. Однако профессиональные разговоры последних лет о символизме в рамках «Триалога» уже давно нацеливали нас с Вами (мы об этом не раз говорили) на более внимательное прочтение Гюисманса. Да вот, руки все не доходили. Прогулка Уэльбека по всей своей книге под ручку с ним все-таки сделала свое позитивное дело.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное